...Свое обещание он выполнил. После переезда в столицу Тор каждый месяц созванивался с матерью, отчитывался, слушал ее рассказы. Иногда встречался – на нейтральной территории, в кафе, за чашкой чая или бокалом глинтвейна. Но больше не переступал порога родового гнезда, и не видел ни отца, ни сводного брата.
Тор Одинсон изо всех сил старался стать нормальным человеком. Благо, молодость и смена обстановки способствовали достижению цели. Он отучился в полицейской академии, успешно сдал экзамены, и получил распределение в северный округ, где способствовал поддержанию общественного порядка.
На новом месте сержант Одинсон прижился, и довольно быстро завоевал симпатию местных фермеров. Полицейский вездеход видели во всех уголках округа – неугомонный Тор со щенячьим энтузиазмом обследовал вверенную ему территорию. Он далеко не всегда выписывал штрафные квитанции за нарушения, зато искрился желанием помочь людям. Нельзя сказать, что он совершал подвиги. Но это и не требовалось – в сельской местности больше ценят ежедневную взаимовыручку. И сержант Одинсон, снимавший кошек с водосточных труб, помогавший принимать роды у овец, и вывозивший с болот контейнеры голубики, когда у сборщиков глохли машины, быстро стал «своим».
Прохладными, почти натянутыми, отношения были только с одной жительницей – местной ведьмой, госпожой Ингвилд. Тор никогда не заглядывал к ней в дом, чтобы осведомиться о самочувствии, не задавал вопроса: «Как ваши дела?», если сталкивался на рынке. Держал в отношениях подчеркнутую дистанцию. Старую Ингвилд, прекрасно обходившуюся без подмоги полиции, ситуация, скорее забавляла. Она не плевалась Тору вслед, не бормотала проклятий – усмехалась, а иногда, здороваясь, вежливо именовала «защитником людей от богов и чудовищ». Сержант Одинсон, услышав такое обращение, багровел, уточнял: «Я могу вам чем-нибудь помочь?», дожидался отрицательного покачивания головой и поспешно удалялся.
Тор следил за собой с трепетом и страхом. Речи отца еще не изгладились из памяти, а обращение Локи в чудовище теперь не столько пугало, сколько служило доказательством: в трепотне о воплощениях содержалось зерно истины. Но годы шли, а божественная сущность проявлять себя не спешила. Сержант Одинсон по-прежнему ездил на полицейском вездеходе, а не на колеснице, запряженной козлами, усмирял правонарушителей специальным средством несмертельного действия, – попросту говоря, дубинкой – но никак не легендарным Мьёлльниром. И другое спецсредство – наручники – пристегивал к обычному кожаному поясу, не дарующему чудодейственных сил.
Грозы жили свой жизнью, а Тор – своей. Ни одного буяна, которого ему приходилось вытаскивать из придорожного кафе, не поразила молния. И в Торраблоут* – островной праздник, издревле славивший бога, чье имя он носил – не случалось загадочных происшествий.
В день, когда ему исполнился двадцать один год, Тор вздохнул полной грудью, и, отсалютовав банкой пива зеркалу, отчеканил: «Бредни полоумного, так я и знал!». Зеркало послушно отразило прихожую служебной квартиры, не явив потусторонних красот, и не сделавшись дверью в иные миры.
Только после этого сержант Одинсон позволил себе ослабить ежедневный контроль, огляделся по сторонам... и влюбился. Госпожа Сиф Гундсдоттир, офицер, частенько принимавшая его рапорты в окружном управлении, согласилась пойти с ним на свидание после первой просьбы. Тор едва не сломал письменный стол от радости – настолько был молод, энергичен и влюблен.
Их роман растянулся на три года. Утолив жгущую страсть, Тор впустил в душу прежние опасения. Колдовская земля подбрасывала поводы для сомнений – настораживающим и навязчивым было то, что после лишней банки пива он начинал видеть животных. Мир раздваивался – завсегдатаи кафе, куда они с офицером Гундсдоттир ходили по выходным, превращались в кучу пушных зверей. А сама возлюбленная оборачивалась хищной рысью с кисточками на ушах. Тор старался не вглядываться в звериные лики, и это помогало. После очередного глотка пива всё становилось на свои места, и они с Сиф шли домой по пустым улицам, целуясь возле чужих подъездов и оград.
Образ рыси – на него смотрели немигающие глаза с вертикальным зрачком – сыграл дурную роль, когда Сиф завела разговор о совместном проживании и ребенке.
- Я бы хотела определенности, Тор, - объяснила она. – Нам пора понять, насколько мы подходим друг другу в быту. Если уживемся, можно задуматься о наследнике.
В глазах дикой кошки мелькнули и исчезли оранжевые всполохи. Кисточки на ушах нервно шевельнулись. Издалека донесся неприятный звук, словно острые когти располосовали линолеум. Дело происходило на кухне, за завтраком, и Тор, выпивший чашку кофе и стакан молока, не смог списать видение и скрежет на действие алкоголя. И, не успев поразмыслить над предложением, выпалил:
- Нет. Прости, я пока не готов. Давай немного подождем?
Сиф согласилась подождать – как выяснилось, только на словах. Она перевелась в граничащий со столицей округ, и исчезла из жизни Тора, оставив на память десяток безделушек, расставленных по спальне, расписанную разделочную доску и сковородку с тефлоновым покрытием. Сковородку и доску Тор повесил на крючки в кухне, а с безделушек привычно стирал пыль в выходные дни. И пытался понять, как ему жить дальше.
Вызов в столицу, на прослушивание курса лекций о пограничном контроле и мобильном мониторинге иностранцев, показался знаком свыше. Тор охотно отправился в служебную командировку – курсы сулили новые знакомства. А что может быть лучше для одинокого скучающего мужчины, не желающего ввязываться в длительные отношения?
Позже Тор проклинал пиво. Не сам продукт, а свою привычку заказывать пиво для оживления разговора. Улаф – веселый столичный сержант – потребовал у официантки две стопки можжевеловой водки, исключительно для того, чтобы не выбрасывать деньги на ветер. И понеслось...
Тор прекрасно помнил, как они оказались в пустом спортзале – алкоголь разгорячил, тело жаждало сбросить излишек энергии. Когда он понял, что Улаф поддается, то обиделся и зарычал. И это было последним отчетливым воспоминанием. Дальше все скомкалось, сбилось в мелькающую вереницу – член Улафа, прижимающийся к его бедру, ладонь, бесстыдно нырнувшая в штаны, душевая, намыленные тела, зубы, впившиеся в мокрое плечо. Улаф вздрагивал в его руках, позволял вертеть себя, как куклу, и это заводило – Тор чувствовал, как перед ним прогибается сильный и равный. Можно было отбросить осторожность, с которой он касался Сиф. Улаф не девица, вытерпит.
Власть и опьянение новыми ощущениями привели к тому, что Тор спустил Улафу на оттопыренную задницу, даже не проникнув между ягодиц. И, услышав разочарованное: «Ох, черт!», привалился к стене и позволил партнеру отдрочить своей ладонью.
Утром Тор проснулся в одиночестве, на узкой койке служебного общежития академии, и глубоко задумался. В тщательно возводимой стене нормальности возникла очередная брешь. Прочие аспекты грехопадения его не беспокоили. Единственное, что Тору не нравилось – это быть не таким, как все.
Отзавтракав и выпив кофе, он переменил мнение. В конце концов, случай в душевой не обязывал его записываться в «Ассоциацию полицейских-геев и лесбиянок», или сообщать о своих наклонностях всем подряд.
Появившегося в кафетерии Улафа Тор игнорировать не стал. Улыбнулся в ответ на приветствие, а относительно планов на вечер сообщил чистую правду:
- С матерью поужинать собираюсь. Она специально в столицу едет, чтобы меня повидать. Так что, извини, сегодня ничего не выйдет.
Фригг заказала столик в дорогом ресторане. Тор был этому рад – не хотел встречаться у тети Фуллы. Теткину квартиру он не любил, уж больно трудно в ней дышалось, словно в воздухе витала пыль, скопившаяся за бог знает сколько столетий. И вообще, в ресторане проще: поужинали – разошлись.