Глубоко вздохнув ровно три раза (самое счастливое число на свете!) Китнисс решила подойти поближе, и в этот момент дверь распахнулась настежь и от очередной выходки ветра девочку обдало морозным дыханием зимы. Приглядевшись, она заметила на крыльце следы, а дальше, на подходе к дому — зияющие в сугробах темные дыры, такие обычно возникают, когда кто-то топает сквозь глубокий снег.
Не долго думая, девочка сунула в сапоги босые ноги, что практически потеряли чувствительность от хождения по стылому полу (мама бы точно устроила разнос, будь она здесь!) и, поспешно накинув куртку, выбежала на улицу. Цепочка следов уводила от дома и скрывалась во тьме…
Китнисс, то и дело застревая и проваливаясь в снег по колено, аккуратно преодолела несколько метров и повернула за дом, куда вела своеобразная тропа. И в ужасе замерла на месте. Вдалеке, там, где располагалась отцовская шахта, пылало огненно-апельсиновое зарево.
Папа…
========== По щеке слезою… ==========
Папа!
Ушастик выпал из рук и полетел в снег. Китнисс со всех ног бросилась вперед, мимо дороги, что была проложена буквой «Г» прямиком к шахте. Наискосок и по полю — быстрее. Утопая в сугробах по пояс и набирая полные сапоги ледяного снега, она прокладывала себе путь туда, где продолжал полыхать огромный факел, путающийся в складках черного дыма…
Папа…
Папочка…
Спустя, наверное, миллиард лет, она добралась до железных ворот, у которых уже столпились люди. Но миротворцы, выставленные по периметру, на территорию предприятия никого не пускали.
Все смешалось вокруг…
Истошный вой.
Отчаянные мольбы.
Бесполезные рыдания.
Яростные проклятия.
Девочка застыла среди всеобщего хаоса, не замечая, что вся трясется от холода и шока. Но вот, где-то у самых ворот, мелькнула светлая коса, что выделялась ярким пятном среди черных макушек других жителей Шлака.
— Мама! — крикнула Китнисс, но вышел лишь жалкий писк.
На этот раз зажав в кулачках обрывки веры, она помчалась вперед, стараясь не упустить мать из виду. Ступни жгло огнем, напоминая о пламени, бушующем по ту сторону ограждения…
Растолкав сгустившийся народ, ей удалось подобраться ближе, но картина, представшая глазам, заставила ее остолбенеть — мама, рухнув на колени, глядела туда, где в огне догорала надежда, измазанная в саже и пропахшая смертельной гарью.
Подбежав к матери, Китнисс схватила ее за руку и попыталась поднять, только ничего не вышло — женщина, напоминая безвольную куклу, застыла на снегу, словно впечатавшись в сугроб острыми коленками, и только ее руки безжизненно болтались, стоило за них подергать.
— Мама… Пожалуйста, мамочка… — девочка бесполезно тянула мать за рукав.
В отблесках пожара она вдруг отметила, что на матери голубое платье цвета лазурного неба, которое так нравилось папе…
— Папа? — одними губами, уже практически превратившимися в пару льдинок, прошептала она. А потом… как будто очнувшись ото сна, заскулила… — Папа! — воздух, вконец окоченевший сам от дикого мороза, ворвался в глотку вместе с криком, обжигая легкие болью и холодом: — Папа-а?! — Китнисс бросилась к воротам, но миротворцы, сомкнув ряды, стояли на страже, — Спасите моего папу! — завыла она нечеловеческим голосом, цепляясь скрюченными пальцами за бронежилет одного из солдат.
— Убирайся! — он влепил ей затрещину и оттолкнул от себя, — Никого уже не спасти! — от удара губы треснули. Нет, это ее сердце треснуло и раскололось от страшной правды, брошенной впопыхах и со злостью. Никого уже не спасти… Пройдет немало времени, прежде чем девочке удастся склеить осколки, только цельным оно уже никогда не будет…
— Деточка, иди сюда… — над Китнисс склонилась старуха — лицо показалось смутно знакомым. Наконец, пришло узнавание — женщина несколько раз встречалась ей в Котле, когда они с папой…
Папа…
— Там остался мой папа… — жалобно пропищала она, надеясь, что женщина сотворит чудо и вернет ей отца.
— Да, милая. Они все… остались там… — в коралловых бликах пламени блеснули слезы, окропившие сморщенные сухие щеки… — Пойдем, я отведу тебя домой…
— Моя мама…
— Мама скоро вернется, я обещаю. Как тебя зовут?..
— Китнисс…
— Красивое имя. Китнисс, давай я провожу тебя и вернусь за мамой?
— Я не пойду…
— Ты совсем замерзла… — женщина сняла с головы платок и накинула на ее худенькие плечи, — Пойдем.
— Но мой папа… и мама…
— У тебя ведь, кажется, есть младшая сестренка?
— Прим…
— Ты ведь не хочешь, чтобы Прим проснулась совсем одна в темноте и перепугалась? — женщина взяла ее за руку.
— Нет… — Китнисс вспомнилось, как сама она еще совсем недавно тряслась от страха, боясь даже слезть с кровати.
— Вот и хорошо… — две сгорбленные фигурки, шатаясь, двинулись прочь… в этот раз по дороге.
Маленькая девочка и древняя старуха шли, держась за руки, только разница в возрасте уже не имела значения — когда дело касается трагедии, взросление приходит, не спрашивая разрешения.
У крыльца Китнисс вдруг бросилась за дом — там, в снегу, одиноко валялся Ушастик — символ ее пусть убогого, но счастливого детства. Дрожащими руками девочка подняла игрушку и поцеловала в мордочку. Губы, и без того ледяные от холода, обожгло мокрым снегом, но Китнисс показалось, что ее друг, каким-то непостижимым образом узнав о произошедшем, оплакивает ее отца.
— Китнисс, пойдем, — это старуха доковыляла вслед за ней.