Вместе они поднялись на крыльцо. Дверь оставалась распахнутой настежь, и ветер продолжал кататься на ней, словно на качелях…
Кх-х-ы-к!
Кх-х-ы-к!
В остальном, казалось, в доме было тихо.
— Деточка, переоденься и закутайся в одеяло. У вас холодно. — в прихожей и правда было немногим теплее, чем на улице. Пламя затихло, и печка уже не краснела, ведь никто вовремя не накормил ее дровами.
Пусть так… Хватит огня…
— Приведите мою маму, пожалуйста… — она скинула с плеч платок и протянула его старухе деревянными пальцами…
— Хорошо… — женщина, тяжело вздохнув, вышла на улицу, не забыв плотно закрыть за собой дверь.
Китнисс побрела в спальню. Забравшись на свою кровать и обернувшись одеялом, она крепко сжала ушастика в горсти, все еще надеясь на чудо. Ведь чудеса случаются, так ей рассказывал папа…
Папа…
Очень долго ее трясло и знобило, а потом тело словно окунули в огонь — жар плавил кожу изнутри, разгоняя кровь по венам вместе с болью и сожалением. А на соседней кровати сладко спала Прим, не подозревая, что мир рухнул, похоронив под обломками и их отца…
Сколько вот так она просидела, Китнисс не знала. Но когда послышался тихий скрип, девочка даже не подумала испугаться и бросилась вон из комнаты. Оказалось, скрипело старенькое кресло с зияющей раной вместо сидушки, которое мама вылечила, заткнув нутро ненужными рваными тряпками. А теперь мать сидела в нем и раскачивалась вперед-назад, а деревянные кости кресла скрипели в такт ее движениям…
— Мамочка… — Китнисс бросилась ей на шею. Вот сейчас мама обнимет ее, погладит по голове и скажет, что все будет хорошо… И пусть это будут только слова, все равно станет легче…
Секунда. Две. Три. Минута. Пять. Вечность.
Ничего.
Девочка медленно отстранилась, потом отошла, чтобы зажечь керосиновую лампу, на дне которой оставалось немного масла. Папа должен был с утра принести керосин.
Папа…
Зажечь огонь вышло только с третьего раза, потому что руки ее дрожали. При этом не обошлось без ожогов — подушечку указательного пальца слегка ужалило пламя, но этот укус — ничто, в сравнении со смертоносным нападением на шахту… Ее мысли прервал шорох, донесшийся из спальни, затем раздался тихий плач. Прим… Китнисс снова кинулась к матери.
— Мам?.. Прим плачет! — никакой реакции. Девочка потрясла ее за плечи — бесполезно. В свете лампы, что отбрасывал мрачные тени на стены, она вглядывалась в неподвижное лицо матери, застывшее, будто каменная маска. А ее глаза… Потухшие. Пустые, — Мамочка, пожалуйста, очнись!
Осознание накрыло подобно взрыву, что прогремел совсем недавно — мама вернулась домой, но душа ее осталась тлеть на пепелище… Прим плакала все громче, и Китнисс никак не могла решить, что делать — то ли попытаться привести мать в чувство, то ли пойти к сестре… Последнее все же перевесило — если Прим увидит маму в таком состоянии, будет еще хуже. Бросив последний взгляд на сломленную женщину, что продолжала раскачиваться взад-вперед, она бросилась в спальню.
— Китнисс, это ты? — донеслось до нее из темноты.
— Я… — она шагнула к кровати сестры.
— Я проснулась, а тебя нет… — всхлипывая и шмыгая носом, поделилась своею бедой семилетняя девочка.
— Я ходила в туалет, — вранье, но все лучше страшной правды.
— В темноте? Но ведь под кроватью живут чудища! — с испугом проговорила младшая сестренка.
— Прим, чудищ не бывает… — теперь Китнисс знала это наверняка. Темнота больше не пугала ее, сегодня ночью она окончательно поняла — самое страшное чудовище таится вовсе не под кроватью… Есть лишь один монстр, что бушует вокруг и имя ему… смерть.
— Нет, они есть! — захныкала Прим, — Ты ведь сама мне говорила, будто слышала их… — что можно на это ответить?.. Только одно…
— Прим, страх может убедить человека в чем угодно. Чтобы от него избавиться, нужно встретиться с ним лицом к лицу!
— И ты встретилась с ним? — затаив дыхание, поинтересовался белокурый ангелочек.
— Да… — обреченно вздыхая, ответила старшая сестра, — Хочешь, я тебе расскажу?..
— Расскажи, расскажи! — хлопнув в ладоши, отозвалась малышка, и Китнисс, устроившись рядом и приобняв ее за плечи, поведала историю о варежке, не забыв отчитать сестру за то, что та везде разбрасывает свои вещи.
— Ох, какая ты смелая! — не без гордости заметила Прим, — Надо завтра рассказать папе…
Папа…
— А теперь давай спать! — Китнисс не могла заставить себя рассказать сестре о шахте… Может, все дело было в том, что ее опаленная душа продолжала верить в чудесное спасение отца? Ведь он был таким сильным, таким… живым.
— Спой мне! — попросила Прим, и Китнисс не посмела ей отказать. Только не сегодня.
— Ножки устали. Труден был путь. Ты у реки приляг отдохнуть. Солнышко село, звезды горят, Завтра настанет утро опять. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух, — голос ее глухой и печальный, звенел в воздухе, словно хрусталь, — Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они, — горло сдавило огромной глыбой, но она продолжала петь, — Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой. Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет… — всхлип вырвался откуда-то из глубины, из раненого детского сердца, но Прим уже тихонько сопела и ничего не слышала.
Страх иного плана стиснул в своих объятиях маленькую душу — что будет дальше?
Папа… Мне так страшно…
Ничего не бойся, Китнисс…
Девочка, что с гордостью носит имя стрелолиста, часто задышала, стараясь успокоиться, но одинокая слезинка, точно осколок детства, предательски процарапала ее обветренную щеку…