В горле Наде встал ком размером с Австралию. Отчего поплакаться совершенному незнакомцу было гораздо проще, чем лучшей подруге? Может быть, потому что, все эти истории вовьются в ковер их дружбы, и тенью будут преследовать Надежду – через жалостливые взгляды Татьяны, пока у одной из них не настанет болезнь Альцгеймера, и эти воспоминания не забудутся вовсе.
– Ясно, – изъявила подруга и задумчиво почесала затылок, – что делать будем?
– А что тут поделаешь? Так вот сложилось…
– Э-э-э, нет, дорогая, – Тарасова подняла указательный палец, чтобы отрезвить свою собеседницу, – сдаваться еще рано! Костик, конечно, мужик видный, что так скрывать: высокий, статный, чувствуется в нем… как бы сказать, стержень, что ли? Но и ты у нас тоже… – Татьяна окинула хозяйку оценивающим взглядом и осеклась. Укусила губу, и немного наклонила голову, сузила глаза, что-то прикидывая у себя в мыслях.
Надежда оглянулась назад, проследив за затуманенным взором, и увидела фото в рамке, стоящее на тумбочке рядом с дверью на балкон. Сделанная еще до рождения Пети и Ани, фотография изображала смеющуюся Татьяну и улыбающуюся Надю. Сзади виднелся искрящийся белой пеной фонтан и несколько птичек, клевавших хлеб, кинутый для них прохожими.
Господи, как давно это было. День Победы, кажется. Начало двух тысячных. Когда вместо печали и сожаления, только вера и надежда на лучшее, самое лучшее в жизни: любовь и семью, довольство и благополучие.
Но разница была не только в этом. Татьяна, даже после двух декад, была вполне узнаваема. Ее фигурка так и осталась стройна как стебель бамбука, волосы сохраняли почти такой же темно-каштановый цвет, и Надежда не могла припомнить, видела ли она когда-нибудь свою подругу с отросшими, не дай бог, седыми корнями. Всегда с маникюром и аккуратным макияжем, который соответствующим образом менялся с возрастом, завуч Тарасова выглядела как первая леди: в приталенных платьях или юбках-карандашах, на каблуках, с уложенной прической и ненавязчивыми украшениями.
Хозяйка зажала в пальцах золотую «Н», и громко сглотнула. И вот она, Надежда Еремина, набравшая килограмм двадцать, если не двадцать пять за последние десять лет. Каблуки не надевала уже давно, и даже не знала, где в квартире хранились ее туфли. Стрижка из боба средней длины превратилась в обыкновенную косу, которую Надя плела сразу после сна. И красить волосы она даже не начинала, а зачем? Для кого скрывать появляющуюся седину: Костик знает, сколько ей – он, между прочим, старше ее на два года. Дорогие платья и шелковые блузки тоже были лишь тратой денег. У Ереминой имелось несколько вполне удобных спортивных костюмов и джинсов. А если выбираться на какие-то праздники, то из глубины шкафа можно было найти несколько чудесных белорусских трикотажных платья формы буквы А с цветочным мотивом, купленные Надей лет 6 назад, на десятый день рождения Пети.
Татьяна сделала глоток остывшего кофе. Скорее, чтобы чем-то себя занять, и перестать глазеть на старое фото.
Боже, она превратилась в старуху. Надя закрыла лицо руками и еле заметно помотала головой. Ей было всего чуть-чуть за сорок. Это ведь еще молодость, практически, поздняя, но все же. И посмотреть на звезд, ее однолеток. Они все такие красивые, как эта и мифическая Н. С., стройные, с подкачанными ягодицами, длинными блондинистыми локонами и кубиками на животе.
– Надюша, – осторожно начала подруга, – ты знаешь, я тебя люблю. В любом виде. Ты мне как сестра родная… Но мужики, они ведь по-другому устроены.
Хозяйка закивала, не открывая лица.
– Им нужно, чтобы весь комплект. И тело, и душа, и блины печь, и за ребенком смотреть…
– Что же мне делать?
– Да как что? – изумилась подруга и вытащила телефон из сумочки, – подстричься немного, корни привести в порядок, седину спрятать…
Надя наконец-то отняла от лица руки и непонимающе уставилась на подругу.
– Мы не возраст скрываем, а его противные последствия, – объяснила Татьяна, – к косметологу своему тебя направлю, сделает тебе парочку пиллингов и чисточек, кожа будет как попка у младенца! Но самое главное, дорогая, надо схуднуть.