Шилль с насмешливым лицом демонстративно зааплодировал. Рассказчик, неверно истолковавший эту реакцию, воспринял ее как одобрение и вдохновенно продолжил:
— Да, такие они люди, наши литераторы, — чужие среди своих, свои среди чужих. Кто упрекнул бы их в этом? Итак, Нафта занял позицию примерно там, Сеттембрини — в пятнадцати шагах от него. Alea iacta est — жребий брошен, что еще мог он сказать? Здесь пустил себе пулю в голову человек, который на самом деле был не более чем выдумкой, несбыточной мечтой, сит grano salis — с оговорками, торжеством безумия! — Он разглагольствовал без умолку, палками рисовал в воздухе схему расстановки дуэлянтов — словом, старался изо всех сил.
— Надо что-то сделать, — тихо произнес Шилль, на лице которого читалось лихорадочное волнение.
Фоглер не понял, что имеет в виду его друг, и спустя минуту вместе с остальными экскурсантами ошеломленно наблюдал за абсурдным фехтовальным поединком, в который, вооружившись злосчастными палками для ходьбы, вступили Шилль и толстяк. Размахивая отобранной у противника палкой, будто мечом, букинист делал выпад за выпадом, учитель спотыкался и пятился, абсолютно не умея парировать.
Внезапно Шилль скользнул за спину противника, вцепился в его запястье и воскликнул:
— Замолчите!
Все замерли. Фоглер подлетел к дерущимся и схватил Шилля за плечо, но тот стряхнул его руку и громко произнес:
— Томас Манн отменно разбирался в дуэлях, а однажды его вызвал на поединок его коллега Теодор Лессинг. Манну повезло остаться в живых, потому что он заметил ошибку в соблюдении формальностей и уже начавшуюся дуэль отменили, ясно вам, шут гороховый? — Шилль стукнул рукояткой палки по груди оппонента.
Тот высвободился и, задыхаясь от негодования, процедил:
— Выбирайте выражения!
— Я готов повторить все еще раз! Манн нигде точно не описывает расстановку противников, следовательно, правды не знает никто. — Шилль коснулся палкой плеча толстяка и, выполнив танцевальное па, добавил: — А главное, это была отнюдь не последняя дуэль. Хотите подробностей?
Шилль схватил левую руку оторопевшего толстяка и отвел ее в сторону, при этом палка в его руке устремилась вверх и царапнула подбородок учителя. Тот охнул и кинулся на букиниста с кулаками, завязалась драка. Участники экскурсии окружили забияк и кое-как их растащили.
Вызванная полиция зафиксировала легкие телесные повреждения и обвинение в нападении, которое впоследствии было отклонено как несущественное.
Фоглер, придя к выводу, что у его друга неладно с головой, поспешил вернуться домой, не дожидаясь окончания поездки.
По всей вероятности, Шилль решил посетить аукцион, когда уразумел, что купить комплект старых пистолетов через интернет ему не удастся — слишком велик оказался ассортимент, слишком много выявилось нюансов. На одном из военных форумов букинисту встретился анонс запланированных на вторую половину того же дня торгов, где, к его удивлению, представляли несколько пар дуэльных пистолетов, а также легендарное оружие вермахта. Шилль со всех ног рванул на Мюнц-штрассе и теперь сидел в фойе аукционного дома, теша смутную надежду отыскать что-нибудь подходящее.
Вслед за гусарской саблей мадам Мербуш предложила вниманию публики погоны сержанта полевой артиллерии времен Первой мировой войны, имя которого не сочли достойным упоминания. Лот достался за полтораста евро даме во втором ряду. Французский игольчатый штык ушел за сто евро седовласому старику, а «гарантированно не ржавый», как заявила аукционист, экземпляр рыцарского креста с железными дубовыми листьями приобрел за семь с половиной тысяч сосед Шилля, все время сидевший неподвижно, скрестив руки на груди, и лишь изредка кивавший головой.
Букинист с нетерпением ждал, когда на торги выставят пистолеты. Затейливый парад пережитков минувших времен, устраиваемый в этом зале, не вызывал у него ни малейшего отторжения. Скорее здесь он чувствовал себя комфортно и испытывал странное утешение от мысли, что предшествующие исторические эпохи произвели нечто достойное увековечивания, хотя, на взгляд Шилля, для самого впечатляющего лота — датируемого I в. н. э. и на удивление прилично сохранившегося шлема римского центуриона, стартовая цена тридцать пять тысяч, — нельзя было придумать абсолютно никакого разумного применения.