— Скажите, что именно означает «оскорбление третьей степени»? — произнесла она.
Но Марков уже с грохотом захлопнул дверь, и инспектору оставалось только недовольно поморщиться.
5
Такса Толстого
Жесткошерстная такса оглушительно залаяла, потом почесала лапой за ухом, легла на поя и зевнула.
— Его зовут Квиз, — пояснила Шиллю супруга Николая Лоренца, несколько раз выкрикнув при этом по-русски «Фу!» и «Сидеть!». — Верно я говорю, Квиз?
Шилль, все еще думая о пистолетах, которые недавно держал руках, с удивлением уточнил:
— Он понимает и по-немецки, и по-русски?
— Только если ему это выгодно, — весело отозвалась та. — Я Полина! А вас как зовут?
— Александр Шилль. Александр.
Полина оглядела его, приветливо улыбаясь. У новой знакомой были румяные щеки, алые губы и белокурая коса, уложенная в замысловатую прическу, — словом, она выглядела самой что ни на есть хрестоматийной славянкой из учебника этнографии. Даже в кухонном фартуке, надетом поверх спортивного костюма, Полина смотрелась небрежно элегантной. Она повела гостя мимо кухни в гостиную: после экскурсии по подвальной оружейной выставке и виртуального исторического тура в хоэнлихенский санаторий Лоренц пригласил Шилля на ужин.
— Ты все видел, пора принимать решение, — резонно заметил Лоренц.
Шилль тоже так считал и чувствовал, что в его судьбе начинается новый этап, на котором решения не падают с неба, а становятся результатом обдуманного выбора; этап, на котором человек смотрит проблемам в лицо, а не уклоняется от них. Он распрощался со своим прежним подходом к жизни, в рамках которого стремился не впутываться в конфликтные ситуации, чтобы не увязнуть в них основательно. Поединок предполагал совершенно иной подход, красивый и дарящий освобождение. С тех пор как Шилль начал углубляться в вопрос дуэлей, его особенно пленяла эта смелость неотвратимости, а может, и отчаяние неотвратимости. Разговоры исчерпывают себя, потому что одному человеку больше нечего сказать другому, он не пытается ничего понять, потому что уже понял достаточно. Слова приобретают значение, только когда становится ясно, что они могут создать повод для стрельбы. Отношение становится серьезным, только когда на дальнем плане начинает маячить смерть. «Такая дуэль, — думал Шилль, — значима сама по себе, и даже если она не состоится, одна ее вероятность усиливает восприимчивость и активность обеих сторон». Впрочем, Шилль, твердо настроенный на поединок, не испытывал необходимости в дополнительной подпитке: несмотря на некоторое утомление, его жизненная энергия била ключом.
— Коля, предложи нашему гостю… — произнес ла Полина, многозначительно подмигнув мужу.
Шилль переступил порог гостиной и огляделся. Типично для русских домов, комната оказалась угнетающе уютной. На окнах висели тяжелые шторы и тюлевые занавески, на полулежал ковер, стол застилала вышитая скатерть, на диване грудились пухлые подушки… Это изобилие текстиля доминировало над предметами меблировки, которые тоже пытались отвоевать себе место, выставляя закругленные бока, изогнутые подлокотники и вывернутые ножки. У стены темнело старое пианино, укрытое вязаной накидкой. Рядом гипнотически медленно тикали напольные часы в дубовом футляре. За темным круглым столом сидел седовласый и седобородый мужчина лет семидесяти в поношенном костюме, худощавый, с большими добрыми, но усталыми глазами. При появлении Шилля он с достоинством поднялся и нараспев произнес:
— Позвольте представиться: Венцеслав Владимирович.
— Это дядя Венцель, — сказала Полина. — Он живет с нами. Это Александр, Колин клиент — ну, ты уже в курсе, дядя.
— Очень приятно, герр Александр, — чинно кивнул новый знакомый.
Шилль, сам того от себя не ожидая, поклонился ему. Полина рассмеялась.
Лоренц со стеклянным графином в одной руке и четырьмя рюмками в другой вошел в гостиную и воскликнул:
— Всем самогонки за знакомство!
Осторожно уточнив, что за напиток налит в гра фин, Шилль узнал, что самогонка — это крепкое спиртное домашнего приготовления.
— У вас его называют аперитивом, — добавил Лоренц и наполнил рюмки до краев.
— Кто произнесет тост? — спросила Полина, когда каждый взял себе по рюмке.
— Я, — торжественно молвил дядя Венцель. — Выпьем за то, чтобы мы испытали столько горя, сколько капель останется в наших бокалах!
Все осушили рюмки, и Шилль не преминул посмотреть внутрь своей, проверяя, не осталось ли чего на дне. Самогонка оказалась приятно мягкой на вкус и ни на что не похожей.