— А вы его знаете?
В этот момент у Шилля зазвонил мобильный.
— Интересно, что понимал под честью Гитлер? — проговорил он, с подозрением глядя на телефон.
7
Груда трухи
Одной из самых больших антипатий, которые Адольф Гитлер культивирует на протяжении всей своей жизни, является антипатия к телефону. В этом вопросе фюрер совершенно не властен над собой, ведь он никогда не знает наверняка, действительно ли человек, с которым он разговаривает, является тем, кем представился. Мало того что никогда не понять, что творится на другом конце линии, так еще к беседе то и дело подключаются люди, для чьих ушей она категорически не предназначена. В общем, у него складывается ощущение, что каждый раз происходит что-то новое, что-то неприемлемое, что-то непредсказуемое, а этого он терпеть не может.
Источники называют Гитлера излюбленной мишенью телефонных розыгрышей, хотя, конечно, следует учитывать, что такой холерик и параноик даже треск или шипение в трубке может расценить как унижение и объявление войны, которое вынужден беспомощно принять. Иногда на линии фюрера звучат разговоры незнакомых людей, и они отказываются повесить трубку, несмотря на его угрозы. Иногда его спрашивают, кто на проводе, и когда он представляется, голос в трубке весело отвечает: «Кто-кто? Ты что, совсем с ума сошел?!» Бывает, у него осведомляются, который сейчас час. А однажды, беседуя с Евой Браун, Гитлер вдруг слышит: «Нарушение правил, личные разговоры здесь запрещены», и связь обрывается, прежде чем он успевает произнести хоть слово. Особенно фюреру ненавистны случаи, когда звонки приходится переводить в другую комнату, например из его кабинета в рейхсканцелярии в музыкальный салон, который лучше экранирован, но в то же время имеет технические недочеты, которые бесстыдно лишают Гитлера связи с мировыми событиями на том конце линии.
Вот почему одна из самых трудных задач для окружения фюрера заключается в том, как передавать ему неприятные известия по телефону, ведь он либо подумает, что это глупая шутка, и откажется верить услышанному, либо, опять же, решит, что из-за помех его соединили не с тем абонентом и тот с удовольствием его третирует. Когда речь идет о чем-то действительно важном, подчиненным Гитлера приходится особенно туго. Это в полной мере испытывает на себе обергруппенфюрер СС Вальтер Шмитт во второй половине дня восемнадцатого октября 1937 года.
Шмитт, которому тоже известно, насколько бурно реагирует Гитлер, когда на линии возникают помехи, тщательно продумал текст своего доклада.
Едва Фриц Видеман, адъютант в Бергхофе, передает трубку Гитлеру, Шмитт заявляет:
— Мой фюрер, я с прискорбием вынужден сообщить вам, что сегодня утром на дуэли ротмистр Штрунк был тяжело ранен.
Как и ожидалось, все идет наперекосяк, потому что Гитлер, который перед этим разбирался со сложными вопросами, касающимися Судет, вообще ничего не понимает. Что еще за Штрунк, что еще за дуэль, что за чепуху вообще городит Шмитт? Тот повторяет фразу слово в слово, чуть медленнее и громче, но фюрер неожиданно заявляет, будто впервые слышит об этой дуэли.
Шесть экранированных электрических свечей в люстре, свисающей с потолка в центре кабинета Гитлера, на миг гаснут. Соединение прерывается, и когда оно восстанавливается, Шмитт продолжает объяснять, что вооруженный конфликт был проведен в соответствии с кодексом чести.
Гитлер велит Шмитту не пустословить, но тот упорно читает текст по бумажке, и чем подробнее он описывает случившееся, тем более непонятным оно начинает казаться, и когда Шмитт сообщает, что, по оценке Гебхардта, главного врача санатория, летальный исход является делом нескольких дней, голос фюрера в трубке скорее напоминает громкое кукареканье, но, возможно, это тоже объясняется помехами на линии.
Негодование фюрера свидетельствует, что вести из Хоэнлихена не укладываются у него в голове. Виданное ли это дело — жену Штрунка оскорбили, затем самого Штрунка тяжело ранили, считай, застрелили? И все это под эгидой высших чинов СС, да и дело касается не какого-нибудь никому не известного Штрунка, а его Штрунка, у которого сначала отбирают жену, а теперь и жизнь? Где же справедливость?
Эхо вопроса гулко разносится по залу, на полу которого лежит толстый ковер и стоят массивные стулья. Окна занавешены тяжелыми шторами, на стенах висит больше десятка картин. Вместе взятые, эти предметы создают существенный звукоизоляционный эффект. Но фюрер не был бы фюрером, если бы не сумел сделать так, чтобы его голос услышали даже в столь неблагоприятных условиях.