Танненшмидт внимательно слушала.
— Вы считаете, я смогу продолжать работу, если сия история будет предана огласке? Оскар Б. Марков, психиатр с дуэльной паранойей? У меня останется только один пациент — я сам, а этого мне, поверьте, вообще не хочется.
— Сочувствую вам, — ответила инспектор, — но я действительно не знаю, что тут предпринять. Да, мы вправе возбудить дело в отношении неизвестного лица, но возбудить дело в отношении неизвестного лица по подозрению неизвестно в чем — это уже слишком. На данный момент, скажу откровенно, нам просто не за что уцепиться.
— Погодите, а письмо? Куда бишь я его положил… — Марков запустил руку в другой карман. — Оно от человека по имени Александр Шилль.
— Александр Шилль?
— Да. Он утверждает, что я нанес ему оскорбление.
— И вы действительно нанесли ему оскорбление?
— С какой стати? Я видел его раз в жизни, и то мельком. Моя подруга раньше с ним встречалась. В письме Шилль обвиняет меня в соблазнении особы женского пола.
— В соблазнении особы женского пола? — Уголки рта инспектора дернулись. — И как это понимать?
— Вы лучше у него спросите. Я не знаю.
Танненшмидт покрутила браслет часов.
— Вы не знаете. Ну и где же, собственно, ваше письмо?
Марков что-то пропыхтел, не переставая рыться в карманах.
— Сделаем вот что, — вздохнула инспектор. — Я попробую выяснить, кто этот человек. Александр Шилль, верно? Из Берлина? Не исключено, что он умер в каком-нибудь тысяча семьсот лохматом году, и тогда вы можете вздохнуть спокойно и выкинуть эту глупую историю из головы.
Она вышла из кабинета, оставив озадаченного психиатра глазеть на фотопортрет рыбки, которая напомнила ему смеющегося инопланетянина со щупальцами и антеннами на голове.
Письма нигде не было. Марков вывернул карманы и разложил на столе их содержимое: перьевую ручку, визитницу, скомканные банкноты, связку ключей, мобильный телефон и конверт с письмом, но, к сожалению, это оказался не вызов на дуэль, а протокол о превышении скорости, который в кабинете инспектора полиции смотрелся весьма курьезно.
Он как раз складывал бланк протокола, когда Танненшмидт вернулась и, увидев на своем столе его вещи, недоуменно приподняла брови.
— У меня для вас две плохие новости, герр Марков. Во-первых, Александр Шилль, похоже, все-таки живет в нашем веке и в нашем городе, на Яблонскиштрассе. Во-вторых, у него нет ни задолженностей, ни судимостей, ни даже штрафных баллов за нарушение ПДД. Добропорядочный гражданин, занимается букинистической торговлей. Сведений о совершении им насильственных действий не имеется. О владении оружием тоже.
Марков закрыл глаза.
— Но есть и хорошая новость: если не прими мать во внимание непредвиденные стечения обстоятельств, ситуация не представляет угрозы и потому не требует вмешательства полиции. По-мо ему, это замечательно. А вы как считаете?
Он пожал плечами.
— И потом, герр Марков, если я ничего не путаю, дуэлянты — не уверена, правильно ли я назвала этот давно вымерший род людей, — всегда участвовали в поединках по доброй воле. Тогда волноваться вообще не из-за чего! Уведомите герра Шилля, что идти на расстрел вам недосуг и что он не вписывается в ваши планы ни в двадцать первом веке, ни в последующих. Просто ответьте, как я предлагаю, хорошо? Если для этого вам нужен секундант, с велосипедом или без, отыщите подходящего человека, и дело в шляпе!
— Письма нет… — простонал Марков. — Похоже, дома оставил.
Инспектор понимающе кивнула.
— В психологии это называют мотивированным забыванием, неспециалисты употребили бы термин «вытеснение». Поверьте, пробежав письмо глазами в первый раз, я покачал головой и чуть его не выбросил. Но потом перечитал внимательно и понял, что отправитель настроен серьезно. Вы сами в этом убедитесь, когда я найду письмо.
— Пропавшее письмо… — протянула Танненшмидт.
— Депеша. Он назвал его депешей, — произнес Марков с бесхитростной серьезностью, словно давая понять, что это уточнение является частью нелицеприятной правды, с которой инспектору неизбежно придется иметь дело.
Иногда самые банальные высказывания приводят к самым неожиданным последствиям. Вот и в данной ситуации одно-единственное слово, вызывающее в первую очередь музейно-нафталиновые ассоциации, стало для Танненшмидт последней каплей. Инспектор кивнула, рассмеялась или, по крайней мере, попыталась рассмеяться, но ее смех резко оборвался, а на лице застыло выражение беспомощности.