Тучи, сгущающиеся над Лихеном, имеют другую природу, и не нужно иметь богатое воображение, чтобы представить себе то, что происходит здесь в этот день.
Гебхардт, вообще-то большой любитель увеселений, проводит субботу в уединении на своей служебной вилле; он читает газеты и, не в силах отогнать мрачные мысли, ожидает вечера. После смерти Штрунка, о которой уже было объявлено, но которая, впрочем, случилась только накануне, Гебхардту пришлось сделать ряд телефонных звонков. Первым делом он переговорил с Гиммлером: тот собирался в Рим и воспринял итог дуэли стоически, но потребовал строгой секретности; затем последовал продолжительный диалог с принцем Фридрихом Кристианом Шаумбургом-Липпе, секретарем Геббельса в министерстве пропаганды: тот немедленно назначил торжественные похороны на начало следующей недели и велел приступить к соответствующим приготовлениям; наконец, Гебхардт сообщил скорбную новость Видеману, адъютанту Гитлера. Видеман, ставший свидетелем приступа ярости фюрера из-за исхода дуэли, высказал предположение, что карательные меры Гитлера будут крайне масштабными: если до этого момента дело касалось только Кручинны, которого фюрер более не желал видеть в своих рядах, то теперь можно ожидать и более серьезных репрессий. Кто знает, что будет дальше, кого безвинно утянет в непостижимый водоворот гитлеровской ярости? Видеман этого не знал и, хотя он признавал, что Гебхардт, как врач, имел отношение не столько к назначению и планированию дуэли, сколько к ее последствиям, честно предупредил того, что ожидать можно чего угодно.
В последнюю очередь Гебхардт позвонил фрау Штрунк в Целендорф и сообщил ей, что ее муж мирно скончался, не приходя в сознание. Герда Штрунк отреагировала на это известие спокойнее, чем опасался Гебхардт, и, еле слышно выдохнув, поблагодарила его за то, что он был так любезен передать ей эту новость лично.
И в заключение Гебхардт переговорил с оператором телефонной станции, дав указание в ближайшее время не соединять его вообще ни с кем, за исключением фюрера или его заместителя. Он повесил трубку и перевел дух, чувствуя, что худшего удалось избежать. Хоэнлихен вновь превращался в точку схождения национальных интересов, только на сей раз, в отличие от Олимпиады 1936 года, этому схождению суждено было стать в некотором роде фатальным.
Трудно сказать, в какой момент своей жизни хирург, когда-то начинавший дантистом, повернул в сторону Ландсберга-на-Лехе, где был возведен эшафот Нюрнбергского трибунала по военным преступлениям. Вероятнее всего, он сделал это очень рано. Отец Гебхардта был семейным врачом отца Генриха Гиммлера в Мюнхене, а отец Гиммлера был директором его, Гебхардта, школы. Старший брат Генриха Гиммлера ходил с ним в школу, то есть они знали друг друга, можно сказать, с начала времен.
После Первой мировой Гебхардт побывал в поразительном для студента-медика количестве добровольческих корпусов, оказывавших противодействие посланникам еврейского большевизма: в корпусе фон Эппа, фрайкорах «Бавария» и «Обер-ланд», в рядах которого вдохновенно сражались также Генрих Гиммлер и Зепп Дитрих, впоследствии командир «Лейбштандарта СС Адольфа Гитлера» и один из наиболее высокопоставленных офицеров войск СС. Еще до окончания учебы он участвовал в мюнхенском марше на Фельдхернхал-ле. (В свое оправдание он будет заявлять, что был там лишь в качестве сопровождающего врача и даже оказывал медицинскую помощь раненым со стороны противника.) Позже Гебхардт стал лечащим врачом Гиммлера, фактически его личным лечащим врачом, что соответствовало званию генерала СС. Он же станет сопровождающим врачом в рамках испытаний и экспериментов, которые будут проводить над узниками концлагерей с 1939 года, — испытаний, которые он якобы счел возможностью помилования для тех, кто в любом случае приговорен к смертной казни, как он уточнит в ходе Нюрнбергского процесса над врачами, однако при этом не сумеет ответить на вопрос, в чем состоит эта возможность в случае маловероятного выживания подопытных, пояснив, что полностью полагался в этом отношении на Гиммлера.
Список обвинений, который зачтет американский прокурор Джеймс Макхейни в Нюрнберге, будет включать почти бесконечную череду возможностей помилования, которые Гебхардт и его коллеги медики предоставляли в годы войны заключенным, не имевшим шанса отказаться. В Равенбрюке узницам концлагеря намеренно наносили ранения и инфицировали их, чтобы вызвать сепсис. Сверх того организовывались эксперименты с извлечением костей, мышц и нервов. А еще, как и в Освенциме, там проводились научные исследования возможности массовой стерилизации людей.