— И что, после этого сомик на какое-то время стал вашим соседом?
— Стал и остается до сих пор.
— Полно, инспектор, зачем вы меня разыгрываете? Декоративные рыбки живут от силы года два!
— Вы правы, — отозвалась Танненшмидт, открывая папку «Фото» на телефоне и протягивая его Зандлеру. — Но из общего правила есть исключения. Голубой сомик — одно из них. Эта рыбка может прожить и двадцать лет.
На экране Зандлер увидел контуры рыбки с яркими пятнами, ее голова была увенчана шипастыми рожками-антеннами.
— Постойте… Не та ли это рыбка, снимок которой висит на стене вашего кабинета?
Возвращаясь в отделение, инспектор и ее помощник не произнесли ни слова. Молча прошли мимо рюкзака, лежащего возле стойки дежурного.
В кабинете Танненшмидт села за компьютер и принялась печатать рапорт, а Зандлер тем временем задумчиво складывал листы бумаги в одну большую стопку и один за другим снимал со стены стикеры, облепившие пространство рядом с фото рыбки.
— И что же случится, когда сомик умрет?
— Вероятно, он станет мертвым.
— Да это понятно, но тогда, выходит, наследство сомика перейдет к вам?
— Ой, не знаю, наследование — дело сложное, очень сложное. Насколько мне известно, сомики родом из Южной Америки. Не хочу исключать…
Телефон на столе ожил. Инспектор взглянула на часы: было около десяти. Звонил дежурный по участку:
— Прошу прощения за позднее беспокойство, фрау старший инспектор, вам поступил экстренный вызов из «Комише опер». Говорят, там человек лежит на полу и кричит.
— В опере такое не редкость, — ответила Танненшмидт.
— Да, но он повторяет ваше имя и требует, чтобы вы приехали туда.
13
Мнимый покойник
Пока старший инспектор Танненшмидт и полицеймейстер Зандлер мчались в оперу, гадая, кто и почему их там ждет, суматоха в партере понемногу успокаивалась. Марков лежал поперек нескольких кресел ни жив ни мертв, прижимая руку к груди, вокруг него собралась внушительная толпа зрителей, певцов и музыкантов. На его рубашке, примерно посередине, темнело большое красное пятно.
Кто-то снял с шеи Маркова платок и вытирал им его лоб. У края сцены в мятой белой рубашке, на подсвеченной прожекторами искусственной лужайке сидел исполнитель партии Евгения Онегина, так и не выпустивший пистолета из рук. Поодаль артист в старинной капитанской форме продолжал петь арию по-русски. Тут и там люди горячо спорили о том, является ли этот инцидент частью представления, современным перфомансом, или же «Комише опер» действительно стала местом совершения преступления.
Какой-то парень снимал происходящее на мобильный. Его спутница, встревоженно оглядываясь по сторонам, пробормотала:
— Может, нам сегодня показывают новую версию «Онегина»?
— Не исключено, но что-то очень уж мало в этой новой версии поют, — усмехнулась дама в черном коктейльном платье.
Ее кавалер, коренастый мужчина в смокинге и лакированных ботинках, мягко возразил:
— Любовь моя, даже в опере мертвецы поют редко.
— Да и в публику обычно не стреляют, — встрял в разговор седовласый старик.
Вой полицейских сирен раздавался все ближе. Громко хлопнула дверь, и все вздрогнули.
В буфете подавали напитки, а взволнованные зрители обменивались впечатлениями и догадками:
— Жертву опять принесла публика, вот что удручает меня больше всего!
— Ноги моей больше не будет в оперном театре!
— Как по мне, это намного лучше, чем опера.
— А точно ли никакого нападения не было?
— Что? Нападение? Неужто это было нападение?
— О-оч-чень на то похоже!
— Я же вам сказал: он вскочил с места, заорал: «Не стрелять!», потом раздался выстрел, он оглядел себя, зашатался, расставив руки, и рухнул на даму, которая сидела рядом.
Двери в коридор стояли нараспашку, но публика, отчаянно пытавшаяся сперва выбраться наружу, а потом войти обратно, полностью блокировала их. Врач скорой помощи и инспектор Танненшмидт, прибывшие одновременно, продирались сквозь толпу вслед за помощником режиссера, который выкрикивал:
— Дорогу, дорогу!
Добравшись наконец до Маркова, врач схватила его за запястье, чтобы нащупать пульс, приподняла ему веки, осторожно расстегнула рубашку и принялась осматривать грудь и живот. При этом она то и дело обращалась к Маркову:
— Вы меня слышите? Как вы себя чувствуете? Вам не больно? Можете шевелить ногами?