Солнце спряталось за вулкан, теплый воздух словно пропитался сладковатым запахом цветов и приобрел нежно-оранжевый цвет. Из-за зарослей олеандров и магнолий, отделявших песчаный пляж от внутренней части острова, доносились звонкие мальчишеские голоса, взрывы громкого смеха. Юные подопытные кролики системы перевоспитания малолетних преступников только что покончили с ужином и шли по тропинке к лагуне. Первый появившийся на пляже мальчишка немного прихрамывал; на голове у него красовалась кожаная шляпа. Это был Ген (или Ган, как он требовал, чтобы его звали на английский лад), предводитель шайки. Он страдал от последствий солнечного удара, полученного очень давно, во младенчестве, когда он, будучи практически новорожденным (всего-то неделя от роду) долго-долго провалялся на какой-то крыше под палящим солнцем. Он никогда от этого не оправится… И вот почему этот странный парнишка, ужасный крикун, скандалист и задира, был предводителем этой шайки, членам которой ужасно нравились и его пылкие демагогические речи, и его пузыри на коже, ибо в них и заключалось его основное отличие от других, вот почему все члены шайки ходили за ним по пятам и смотрели ему в рот. Конечно, «шайка» — это громко сказано: десяток мальчишек в шортиках и голубых рубашках, в стоптанных башмаках и рваных кедах. Вся эта компания здорово напоминала… Белоснежку и ее верных гномов… Эгей-гей-го! Один из мальчишек толкал перед собой тележку, второй нес на вытянутой руке транзистор, размахивая им так, что приемник качался словно маятник. Далеко позади всех плелся самый младший член шайки, с трудом тащивший большую и явно протекавшую канистру. Их было двое, два брата, и старшего уважительно звали «Большой», а его, младшего, презрительно называли «Малышом».
Время от времени, примерно через равные промежутки Ган оборачивался, чтобы кого-нибудь из своего «войска» обругать или поторопить; все остальные тоже постоянно оглядывались, всматривались в заросли, прислушивались к ночным звукам, в ожидании подкарауливавших их неведомых опасностей. Они все были охвачены страхом… Прежде всего они боялись надзирателей, и в особенности боялись собаки. Каждый вечер они запирали ее в душевой, но все равно боялись, как бы она не вылезла оттуда. И было чего бояться: псина была страшная, злая, с висячими ушами, с огромными клыками, жутко слюнявая, противная, вроде бы привезенная из Африки, она даже отчасти смахивала на гиену; откликалось это чудище на кличку «Мама».
Под небом, усеянным мерцающими звездами, вспыхнул огонек костра. Рассевшись в кружок под магнолиями, подопытные кролики, гордо и громко именовавшие себя ковбоями, внимали речам предводителя и буквально упивались его красноречием. Ган даже ночью не снимал шляпу, потому что она делала его выше ростом. Он расхаживал вперевалку по песку и разглагольствовал; у членов его шайки от его речей начинали блестеть глаза. Опять на острове ничего не произошло, никто за прошедший день не видел в небе самолета, не заметил в море корабля, не увидел ничего такого, что можно было бы принять за неопознанный летающий объект, залетевший с другой планеты… Ну, может быть, кто-нибудь все-таки видел что-то необычное? Ты что видел, Малыш? Самолет? А какой самолет? Говоришь, белый, с большими винтами? И он, по твоим словам, свалился с небес и разбился где-то за вулканом? Ты даже почувствовал запах горелого мяса? Однажды твоя мамаша почувствует запах горелого мяса… Ты увидишь, как эта старая размазня растянется перед тобой на тарелке вместе с горкой лапши, и ты, ненавидя ее до печенок, с удовольствием ее сожрешь. И ты найдешь, что блюдо это очень вкусное. Ты нам даже косточек не оставишь, чтобы обсосать! А, ты уже начинаешь дрожать, Малыш! Хорошо! Хорошо! Это здорово! Зрение у тебя превосходное, как у рыси, раз ты видишь падающие самолеты, которых никто другой не видит. Вот только хорошо было бы, если бы ты увидел, как на остров упал военный самолет, тогда бы ты по крайней мере раздобыл для нас ружья или автоматы.