– Мы сходили, но мне было неловко, – объяснил я.
То же самое произошло, когда я попросил его сводить меня в цирк, рекламу которого увидел по телевизору. Он казался мне более расслабленным и вовлеченным в общение с моими братом и сестрой, чем со мной.
– С другой стороны, – добавил я, – когда я участвовал в выборах в школьный совет в шестом классе, мне нужно было выступить с речью перед всей школой. И он тогда пришел, стоял в конце аудитории и слушал. Это многое для меня значило.
– Хорошо, перейдем к четвертому прилагательному? «Любящие».
– Я правда так сказал? – засмеялся я. – Что ж, я действительно чувствовал, что он любит меня.
– Можешь вспомнить случаи, подтверждающие это? – спросил Маурицио.
– Ну, он казался любящим, когда укладывал меня спать. – Я сделал паузу. – Жаль, что мне больше ничего не приходит в голову.
Еще одна пауза.
– Мой отец был успешным бизнесменом, – сказал я, – и хорошо нас обеспечивал, думаю, что именно так он выражал свою любовь. Практически каждый вечер он возвращался домой к ужину. А начиная с примерно четвертого класса, он помогал мне с домашней работой.
– Что ж, давай перейдем к последнему прилагательному, – сказал Маурицио.
– А какое я назвал? – спросил я и засмеялся, потому что действительно не мог вспомнить, что сказал несколько минут назад.
– «Недоступные».
– Ну, он был рядом, но я больше общался с матерью, – сказал я и умолк.
Пока Маурицио искал следующий вопрос, я задумался, как бы чувствовал себя, если бы однажды кто-то из моих детей, которых я очень люблю, назвал пять прилагательных для описания наших отношений.
– В детстве, – продолжил Маурицио, – что ты делал, когда расстраивался?
– Плакал, истерил, шел к сестре, – сказал я. – Моя сестра была самой заботливой. Она могла успокоить и поддержать. Не было никакого особого места, куда я бы пошел – не помню, чтобы думал, что есть какое-то безопасное место.
– Моя мать оказалась достаточно слабой личностью, – продолжил я, – и ее забота и попытки утешить меня в какой-то степени не считались. Она казалась зависимой от отца. И я думаю, именно это и привлекало меня в Ирен, домработнице, которая ехала к нам с двумя пересадками, выходила в миле от нашего дома и шла пешком в любую погоду, включая снегопады. Она работала у нас с девяти до трех или четырех часов дня, шла на остановку, ехала обратно с двумя пересадками и затем заботилась о своей семье. Как мне казалось, она всегда была рядом, терпеливая, сильная, у нее было время заботиться и играть со мной. Если я приходил из школы в дождь, она встречала меня у автобуса и провожала домой. У меня никогда не было сложностей с тем, чтобы завладеть ее вниманием. Так что, когда я приходил домой, я, по сути, приходил домой к ней.
После этого долгого монолога о домработнице я был потрясен.
– Я уверен, что мы говорили о чем-то другом, – усмехнулся я, – но не помню, о чем!
– Что ж, – сказал Маурицио, – мы говорили о том, куда ты шел, когда был расстроен, так что все по теме, – он продолжил, – Я знаю, мы уже обсуждали это, но важно повторить. Мне интересно, когда ты огорчался или тебе было больно, ты помнишь, как тебя успокаивал или поддерживал кто-то из родителей?
Я ответил, что уверен, что мама делала это, но не мог вспомнить ни одну конкретную ситуацию.
Затем Маурицио спросил, когда я впервые был разлучен с родителями.
– Разлучен? – переспросил я.
– Например, уехал в лагерь.
– Я ездил в лагерь, когда мне было девять. Они отправили меня туда на все лето, что сейчас кажется немного странным, но я расскажу о другой, более ранней ситуации. Она ярко иллюстрирует то, как функционировала моя семья. Итак, мне семь, сегодня воскресенье, и я катаюсь на велосипеде около дома, и тут отец выходит на тротуар и говорит, – и тут я попытался сымитировать, как звучал для семилетнего меня глубокий и хриплый голос отца: «Убирай велосипед. Мы едем в больницу. Тебе вырежут миндалины». «Ох, хорошо», – подумал я. Я впервые услышал об удалении миндалин.
Я засмеялся в процессе рассказа.
– В то время, – продолжил я, – было обычным делом удалять миндалины детям, но я не знаю, насколько принято было ничего не рассказывать им об этом до момента поездки в больницу. Тем не менее я убрал велосипед, забрался в машину, и уже спустя час в пижаме лежал на больничной койке. Родители сказали: «Все будет хорошо, увидимся завтра, когда ты проснешься», – или что-то подобное, и еще: «Тебе дадут мороженое». Я помню, как вечером был в общей комнате с другими детьми, которым тоже предстояли какие-то операции, – сказал я со смехом, – и помню, что думал: «Это очень странно. Как я здесь оказался?» Родители вернулись на следующий день, забрали меня домой, и я быстро восстановился. И лишь намного позже я вспомнил эту ситуацию и осознал, как дико это было, хоть я и не уверен, насколько. Тогда всем советовали так делать. Я шутил об этом со своей семьей.