Цель нашей науки
И последнее.
Математики, которых, как мы видели, нельзя считать смущенными людьми, любят говорить: круг — это эллипс, у которого совпали оба центра. Произойдет ли когда-нибудь совпадение центров в наших науках? Можно ли предположить, что человеческий взгляд и природа когда-нибудь перекроются, что наше понимание вещей будет абсолютным познанием? Предшествующие события показывают, насколько безумно такое предположение, могу даже утверждать, и в этом я убежден, что ни один серьезный естествоиспытатель нашего времени не поддерживает его — это, конечно, германский исследователь.367 Даже там, где (что, к сожалению, часто сегодня встречается) философское образование ума отстает, мы обнаруживаем такое понимание, и может быть, оно имеет вес именно потому, что высказывается очень наивно. Так, например, один из признанных наиболее значительным естествоиспытателей XIX века Лорд Кельвин, празднуя пятидесятилетний юбилей своей профессорской деятельности, сделал удивительное признание: «Одно-единственное слово подводит итог всему тому, что я сделал за 55 лет, чтобы развивать науку, и это слово — провал. Сегодня я ни на йоту не знаю больше, что такое электрическая или магнитная сила, какова связь между эфиром, электричеством и материей, или что нужно представлять под химическим родством, чем когда я делал свой первый доклад». Это слова честного, любящего истину, истинно германского мужа, того самого мужа, который преподнес нам гипотетические, немыслимые атомы, однажды в добрый час точно измерив их длину и ширину. Если бы он был немного философом, ему бы, очевидно, не пришлось так меланхолично говорить о неудаче, потому что в этом случае он бы поставил науке не совсем недостижимую цель, в частности вечно закрытое абсолютное познание, которое может таиться в глубине сердца, но никогда не сможет оказаться в руках в виде фактического, эмпирического «знания», и так он может безоговорочно радоваться блестящей, свободной изобразительной силе, которая пришла в действие в тот момент, когда германец воспротивился свинцовой силе хаоса народов, которая с того времени принесла такое богатое цивилизаторское благо и была предназначена для еще более высокой судьбы.368
Надеюсь, что в данном разделе я сумел внести свою лепту в понимание истории нашей германской науки и в правильную оценку ее проявлений в XIX веке. Мы видели, что наука — по нашему новому и индивидуальному пониманию — есть человеческая форма (оформление) внечеловеческих явлений. В общих чертах и на основании отдельных примеров мы установили, как происходило у нас до сих пор это оформление. Большего от «временного моста» требовать нельзя.
3. Промышленность (от появления бумаги до паровой машины Ватта)
Непостоянство, преходящее явление любой цивилизации
Мы вступаем в область цивилизации. Здесь я могу быть и буду краток, потому что отношение настоящего к прошлому здесь совершенно иное, чем в знаниях и культуре.
При обсуждении знания я должен был вспахивать почву и готовить основания в интересах понимания XIX века, потому что наши сегодняшние знания так тесно связаны с работой предыдущих шести веков, так вырастают из них, что о настоящем можно судить только в связи с прошлым. Кроме того, там царит гений вечности: материал знания никогда не будет «преодолен», открытия никогда нельзя отменить. Колумб ближе сознанию нашего века, чем своего собственного, а наука содержит, как мы видели, элементы, которые могут поспорить с самыми совершенными творениями искусства. Там продолжает жить прошлое как настоящее. О цивилизации такое нельзя утверждать. Конечно, и здесь звено примыкает к звену, но предыдущие времена несут нынешнее только механически, подобно тому, как отмершие известковые кораллы служат основой для новых поколений. Правда, и здесь отношение прошлого к настоящему представляет большой академический интерес, и его исследование весьма поучительно, но на практике общественная жизнь остается исключительно «современным» явлением: уроки прошлого темны, противоречивы, не могут быть использованы, о будущем думается мало. Новая машина истребляет предыдущую, новый закон отменяет предшествующий, здесь властвует мгновение со своей необходимостью и торопливость короткой жизни отдельного человека. Например, в политике. В «борьбе в государстве» мы обнаружили определенные крупные подводные течения, действующие сегодня, как и тысячу лет назад, в них действуют общие расовые отношения, основные физические факты, которые в волнах жизненной борьбы многократно преломляют свет и поэтому проявляются во многих цветах, но тем не менее внимательный наблюдатель узнает их в их длительном органическом единстве. Если взять собственно политику, то мы обнаружим хаос пересекающихся и скрещивающихся событий, где решающее значение имеет случай, непредвиденное, непредсказуемое, непоследовательное, где рикошет географического открытия, изобретение ткацкого станка, открытие месторождения каменного угля, битва гениального полководца, вмешательство могущественного государственного деятеля, рождение слабого или сильного монарха разрушает все достигнутое в течение веков или же в один день возвращает утраченное. Так как византийцы плохо защищались против турок, погибает могущественная торговая республика Венеция. Так как папа римский отрезал Португалию от западных морей, они открыли восточный путь, и в результате произошел расцвет Лиссабона. Австрия теряет черты немецкой нации, Богемия навсегда утрачивает свое национальное значение, потому что умственный и моральный нуль, Фердинанд II, с детства находится под влиянием нескольких иностранных иезуитов. Карл XII промчался в истории как комета, умер 35-ти лет, но оставил свой след на карте Европы и в истории протестантизма. То, о чем мечтал богоборец Наполеон Бонапарт — преобразовать мир — осуществляет намного основательнее простой, честный Джеймс Ватт, запатентовавший свою паровую машину в том же самом году (1769), когда родился полководец... И собственно политика состоит из вечного приспособления, из вечных изобретений компромиссов между необходимым и случайным, между тем, что было вчера и что должно произойти завтра. «История унижает политику; к самому великому приводят обстоятельства», — свидетельствует достопочтенный историк Иоганн Мюллер.369 Она мешает новому, пока это возможно, и способствует ему, когда поток преодолеет ее сопротивление. Она торгуется с соседом за преимущества, грабит его, когда он слабеет, пресмыкается перед ним, когда он набирает силу. По ее совету могучий князь жалует леном знать, чтобы она избрала его королем или императором, а после этого поощряет бюргеров, чтобы они были на его стороне против дворянства, возводившего его на трон. Бюргеры верны королю, потому что они освобождаются от тирании думающего только об эксплуатации дворянства, но монарх становится тираном, как только больше нет сдерживающих его родов, и народ просыпается менее свободным, чем когда-либо. Поэтому он возмущается, обезглавливает своего короля и изгоняет его окружение. Но теперь тысячекратно усиливается честолюбие, со свинцовой нетерпимостью глупое «большинство» возводит свою волю в закон. Повсюду господство мгновения, т. е. сиюминутной необходимости, сиюминутного интереса, сиюминутной возможности и в результате этого смена совершенно различных обстоятельств, которые хоть и относятся друг к другу генетически и могут быть представлены историком в своей последовательности, однако так, что одно современное событие уничтожает другое, как гусеница яйцо, куколка гусеницу, бабочка куколку. Бабочка в свою очередь тоже умирает, откладывая яйца, так что история может начинаться вновь.