То, что Лютер был больше политиком, чем теологом, конечно, не исключает, что живая сила его деяний проистекала из глубокого внутреннего источника: из его религии, которую мы не хотим путать с его Церковью. Однако это не относится к данному разделу, здесь достаточно сказать, что пылкая любовь Лютера к Родине была частью его религии. Примечательно и другое, а именно что когда Реформация стала щитом, поднятым против Рима, религиозное брожение, которое уже много веков жило в умах как постоянная температура, почти внезапно прекратилось.
Происходят религиозные войны, в которых католики (как Ришелье) объединяются с протестантами против других католиков. Гугеноты борются с галликанами за господство, паписты и англикане обезглавливают друг друга, но повсюду на первом плане стоит политический момент. Протестант больше не знает наизусть Евангелие, его занимают теперь другие интересы. В церковном смысле слова даже благочестивый Гердер не может быть назван верующим, он слишком много прислушивается к голосу народов и к голосу природы. Иезуит, как духовник монархов и миссионер народов, закрывает глаза на все догматические ошибки, если это укрепляет власть Рима. Просто видно, как могучий импульс, исходящий от Лютера, уносит людей прочь от церковно-религиозных вещей. Конечно, не все они идут в одном направлении, но и расходятся. Однако тенденцией, которую мы можем наблюдать и в XIX веке, является рост равнодушия, а именно равнодушия, в первую очередь затронувшего неримские церкви как наиболее слабые. Это также важнейший политико-церковный момент для понимания XVII, XVIII и XIX веков, потому что он относится к тем немногим вещам, которые (как утверждает Мефистофель о политике) не начинаются всегда сначала, но идут определенным путем. Многие говорят и жалуются, а некоторые ликуют, что это означает отпадение от религии. Я в это не верю. Об этом можно было бы говорить лишь в том случае, если бы доставшаяся нам христианская церковь была бы понятием религии, а что это не так, думаю, я разъяснил достаточно ясно и неопровержимо.430 Чтобы это утверждение соответствовало действительности, следовало бы осмелиться предположить, что Шекспир, Леонардо да Винчи, Гёте не имели религии, а также многое другое. Тем не менее этот процесс означает, несомненно, уменьшение участия Церкви в общих политических делах общества, эта тенденция проявляется уже в XVI веке (например, в таких личностях, как Эразм и Мор) и растет с каждым годом. Она является одной из крайне характерных черт находящегося в стадии становления нового мира, чертой одновременно истинно германской и вообще древней индоевропейской.
Насколько было невозможно даже схематично набросать на двадцати страницах политическую историю шести веков, настолько необходимо было полностью осветить именно этот пункт: Реформация является политическим событием, а именно, решающим среди всех. Лишь она вернула германцев к самим себе. Думаю, не нужно комментариев, чтобы заметить важность этого взгляда для понимания прошлого, настоящего и будущего. Не могу не упомянуть в этой связи одно событие: Французскую революцию.
Французская революция
Удивительнейшим заблуждением человеческого суждения следует считать, что эта катастрофа является утром нового дня, границей истории. В результате того, что Реформация во Франции не могла пробиться, потребовалась революция. Во Франции было еще много истинной германской крови, чтобы подобно Испании молча разрушаться, слишком мало того, чтобы полностью вырваться из роковых объятий теократической мировой силы. Затруднительность гугенотских войн с самого начала заключается в том, что протестанты борются не только против Рима, но и одновременно против королевства и его стремления создать национальное единство, так что мы видим парадоксальный спектакль: гугеноты в союзе с ультрамонтанскими испанцами и их противник, кардинал Ришелье, в союзе с протагонистом протестантизма, Густавом Адольфом. Как показывает опыт, сильное королевство является повсюду, в том числе в католических странах, могучим бастионом против римской политики. Кроме того, оно означает (как мы видели в предыдущем разделе) самый надежный путь достижения индивидуальной свободы на основе упорядоченных отношений. У этого дела была плохая база. Еще хуже стало, когда гугеноты окончательно подчинились и, оставив все политические надежды, остались как религиозная секта. Теперь они были казнены или изгнаны. Количество выехавших (не говоря уже об убитых) оценивается более миллиона человек. Можно себе представить, какая бы сила выросла сегодня через два века из этого миллиона людей! И это были лучшие люди страны. Повсюду, куда они пришли, они принесли прилежание, образование, богатство, нравственную силу, высокие дела духа. Франция никогда не преодолела с тех пор потерю ядра своего населения. Теперь она была отдана на волю хаоса народов и (вскоре после этого) иудейства. Сегодня известно совершенно точно, что уничтожение и изгнание протестантов было делом рук не короля, но иезуитов. La Chaise был истинным инициатором и исполнителем истребления гугенотов. У французов, как и у других германцев, не было склонности к нетерпимости, их великий преподаватель права Жан Боден (Jean Bodin), один из основателей современного государства, будучи сам католиком, требовал в XVI веке неограниченной религиозной терпимости и отказа от всякого римского вмешательства. Тем временем безнациональный иезуит — «мертвец» в руках своего начальства (с. 528 (оригинала. — Приме