Но в конечном итоге этот путь в отношении мировоззрения мог привести наиболее глубокие умы к тому, чтобы критически проверить и отбросить основы авторитарной в то время теоретической философии, чтобы затем свободные, ответственные люди могли приступить к созданию новой, соответствующей нашему духу и нашим знаниям. Это движение — собственно «философское» — исходит у нас повсюду из исследования природы, его представители являются философами, исследующими природу или философскими исследователями природы, естествоиспытателями. Оно поднялось вместе с Роджером Бэконом (1214-1294), затем надолго утихло, подавленное Церковью, но после усиления естественных наук вновь поднимается и гордо идет путем от Кампанеллы (вероятно, первым сознательно-научным теоретиком познания, 1568-1639) и Френсиса Бэкона (1561-1626) до Иммануила Канта (1724-1804) на рубеже XIX века. Столь многообразны были открытые человеческому уму благодаря верному следованию его истинной природе направления! И на каждом из путей нам достался богатый урожай. Из теологии апостола Павла возникла церковная реформа и политическая свобода, из мистики религиозное углубление и реформа и одновременно гениальное естествознание, из пробудившегося гуманистического стремления к знаниям истинное, свободное, культурное образование, из создания специальной философии на основе точных наблюдений и критического, свободного мышления мощное расширение кругозора, углубление всех научных знаний и основа для полного преобразования религиозных представлений в германском смысле.
Путь неправдивости
Другой путь, который я обозначил как неправдивость, остался полностью неплодотворным. Здесь царил насильственный произвол и произвольное насилие. Уже простое намерение рационализировать религию, т. е. приспособить ее к разуму, и одновременно подчинить мышление под власть веры означает двойное преступление против человеческой природы. Это могло удаться только благодаря достигшему неистовства догматическому самообману. Церковное учение, сплетенное из самых различных чуждых элементов, в основных моментах противоречащее само себе, объявлялось вечной, божественной истиной, чисто индивидуальная, дохристианская философия, известная только из плохих обрывочных переводов, полностью непонятая, объявлялась непогрешимой. Без этих мер фокус не удался бы. И теперь эта теология и эта философия принуждались к насильственному браку, и этот монстр навязывался человечеству как обязательная, абсолютная, всеобъемлющая система.447 На этом пути развитие было прямолинейным и коротким. Если божественная истина так многообразна, как существа, в которых она отражается, то преступный произвол системы, декретирующей «истину» и пробивающейся огнем и мечом, скоро достигает цели, и каждый следующий шаг был бы ее собственным отрицанием. Родоначальником этого метода склеивания мыслей и чувств можно считать Ан- сельма, умершего в 1109 году. Спустя 150 лет после его смерти Фома Аквинский (1227-1274) и Рамон Лалл (Ramon Lull) (1234-1315) уже довели систему до высшего совершенства.
Прогресс здесь был невозможен. Такого рода абсолютная теологическая философия как не содержала в себе никакого зародыша к возможному дальнейшему развитию, так и не могла побуждать к умственной деятельности в какой бы то ни было отрасли. Напротив, она неизбежно означала конец.448 Неопровержимость такого утверждения показала нам уже много раз цитировавшаяся булла «Aeterni patris» от 4 августа 1879 года, которая называет Фому Аквинского непревзойденным, единственно авторитетным философом римского мировоззрения даже и для сегодняшнего дня. И в довершение ко всему определенные любители абсолютного в последнее время даже ставят Рамона Лала с его «Ars magna» выше Фомы. Действительно, Фома, будучи совершенно честным германцем, с гениальным умом, принес все свои знания к ногам великого шваба Альберта фон Больштедта, объявляет некоторые высшие тайны — например, Троицу и человеческую природу Бога — непостижимыми разумом. Правда, он объясняет эту непостижимость рационалистически, уча, что Бог намеренно так устроил, чтобы была заслуга веры. Но по крайней мере он признаёт непостижимость. Рамон этого не допускает, потому что этот испанец был в другой школе, у магометан, и впитал там основное учение семитской религии, что все можно постигнуть, и поэтому он считает, что разумными причинами можно объяснить все.449 Он уверен также, что из его метода (вращающихся, разноцветных стеклышек с буквами для основных понятий и т. д.) можно вывести все науки, не изучая их. Так абсолютизм получает двойное завершение: с одной стороны, в серьезной, нравственно устремленной ввысь системе Фомы, с другой — в безупречно последовательном и поэтому абсурдном учении Рамона. Мнение Роже Бэкона, современника этих впавших в заблуждение умов, о Фоме Аквинском я уже приводил (с. 765 (оригинала.— Примем. пер.)). Похоже и так же метко рассуждал позже врач, математик и философ Кардан (Cardanus), потративший много времени на Рамона Лала: чудесный маэстро! Он учит всем наукам, не зная ни одной из них.450