Понятно, что я не могу здесь более подробно останавливаться на сущности мистики, это значило бы пытаться в нескольких строках объяснить человеческую природу там, где она «бездонна». Просто я должен ясно представить предмет, а именно таким образом, что даже малопосвященный сразу увидит, насколько необходима тенденция мистики освободиться от церковных уставов. К счастью — наверное, можно сказать — не в нашей германской природе доводить свои мысли до последнего конца, иными словами, давать им нас тиранить, поэтому Экхарт, несмотря на свое учение Атмана, остается добрым доминиканцем, правда, с трудом избегает инквизиции,468 но подписывает все желаемые ортодоксальные Символы Веры, и никогда не бывало — несмотря на все советы мирного сна (spoor pacis) Бонавентуры (1221-1274) и других — что нам, как индийцам когда-нибудь, квиетизм перетянул бы сосуды жизни. Я ограничиваюсь узкими рамками настоящей главы и хочу только в нескольких чертах наметить, как армия мистиков действовала одновременно разрушительно против доставшейся нам чужой религии и как творец нового, соответствующего нашему своеобразию, мировоззрения. Заслуги этих людей в обоих направлениях, как правило, мало признаются.
Весьма примечательна антипатия к еврейскому религиозному учению. Каждый мистик (хочет он того или нет) — прирожденный антисемит. Сначала благочестивые души, как Бонавентура, выходят из положения, толкуя весь Ветхий Завет аллегорически и его заимствованные мифические составные части символически — эту тенденцию, уже полностью сформированную, мы встречали уже пятьсот лет назад у Скота Эригены и можем проследить ее и дальше в глубь веков, до Маркиона (Marcion) и Оригена.469 Но это не успокаивает жаждущие настоящей религии души. Строго верующий Фома Кемпенский (Thomas von Kempen) с трогательной наивностью молится Богу: «Пусть не Моисей и не пророки говорят со мной, но ты говори сам... я слышу их слова, но там нет духа; что они говорят, прекрасно, но не согревает сердце» .470Такое чувство мы встречаем почти у всех мистиков. Очень привлекателен образ великого Якоба Бёме (1575-1624), который во многих местах Библии, после того как он удалил все аллегорическое и символическое (например, историю сотворения мира) и увидел, что не может двигаться дальше, выходит из положения: «Здесь у Моисея перед глазами завеса», и дело свободно!471 Более серьезно противоречие, касающееся представления неба и преисподней, особенно последней. Представление ада, несомненно, если быть искренним, является позорным пятном церковного учения. Родившись среди отбросов малоазиатских рабов без расы, выросших в безнадежно хаотическом, невежественном, темном, животном столетии Римской империи эпохи заката и упадка, она всегда была противна благородным умам, но лишь немногие сумели ее полностью преодолеть, такие как Ориген и непостижимо высокий ум, Скот Эригена
472 Что немногие сумели это, понять легко, так как церковное христианство постепенно превратилось в религию о небе и аде, все остальное было второстепенным. Можно обратиться к любым старинным хроникам, страх перед адом — самая действенная, чаще всего единственная движущая сила. Необъятные латифундии Церкви, не поддающиеся учету доходы от отпущения грехов и тому подобного — почти все это происходит из страха перед адом. Позже иезуиты сделали без обиняков этот страх перед адом центром всей религии,473 что было вполне логично, и вскоре они пожинали награду последовательной искренности, потому что небо и преисподняя, награда и наказание сегодня более, чем когда-либо, составляют собственно или по крайней мере действенную основу нашего церковного нравственного учения.474 «Избавьте христианина от страха преисподней, и вы избавите его от веры»,— не совсем несправедливо судит Дидро.475 Если подумать обо всем этом, станет понятно, какое большое значение имело развитие Экхартом красивого учения: «Пусть не будет ни ада ни рая, я и тогда хотел бы любить Бога, сладчайшего Отца, Твою высокую природу», и когда он добавляет: «главная, совершенная сущность духа в том, что он любит Бога за Его собственную доброту, даже если бы не было ни рая, ни ада».476 Примерно пятьдесят лет спустя неизвестный автор «Немецкой теологии» («Theologia deutsch»), великолепного монумента немецкой мистики в католическом облачении, высказывается намного определеннее, так как озаглавливает свою десятую главу: «Как совершенные люди потеряли страх ада и жажду рая», — и затем разъясняет, что именно в освобождении от этих представлений проявляется совершенство: «Эти люди свободны, т. е. они потеряли страх мучений или ада и надежду на награду или рай, они живут в преданности и послушании вечной доброте, в полной свободе ревностной любви». Едва ли требуется объяснять, что между этим состоянием свободы и «дрожанием от страха», о котором Лой- ола говорит как о душе религии,477 существует пропасть более глубокая, чем та, которая отделяет одну планету от другой. Здесь говорят две диаметрально противоположные души: германская и негерманская.478 В следующей главе этот так называемый «франкфуртец» продолжает разъяснять, что вообще не существует ада в обычном, народном понимании как места будущего наказания, но ад есть явление нашей настоящей жизни. Мы видим, что этот проповедник присоединяется к Оригену и Эригене и приходит к выводу: «ад проходит, рай продолжается». И еще одно замечание характеризует его точку зрения особенно наглядно. Он называет рай и ад «два добрых надежных пути для человека в этом времени», он не дает большого предпочтения одному пути по сравнению с другим и считает, что человеку ад может «вполне подойти и быть таким же надежным, как рай!» Эту точку зрения — такую или похожую находим у других мистиков, например у учеников Экхарта Таулера (Tauler) и Зойзе (Seuse), — находим особенно частое и ясное выражение у Якоба Бёме, выражение мышления, которое последовало за мыслью и намерено перейти от отрицательного к положительному. Так, например на вопрос «Куда идет душа, когда умирает тело, она спасена или погибла?» — он отвечает: «Ей не нужно выходить, просто внешняя смертная жизнь вместе с телом отделяется от нее. Она имеет небо и ад прежде в себе... потому что небо и ад присутствуют в настоящий момент. Только возражение воли, либо в любви Бога, либо в гневе Бога, а это происходит при жизни тела!»479 Здесь не остается ничего неясного, каждому понятно, что мы обеими ногами стоим на почве новой религии. Не такой новой, когда Бёме именно здесь может сослаться на слова Христа: «Царство Божие не приходит видимым образом», и действительно ссылается — «английский мир в месте этого мира внутри»,480 — но новой в противоположность всем христианским церквам. «По-настоя- щему святой человек, скрытый в безобразном, находится на небе как бог, и небо в нем».482 И Бёме бесстрашно идет дальше и отрицает абсолютную разницу между добром и злом. Внутренняя основа души, говорит он, не добра и не зла, Бог это и то и другое: «Он сам сущность всего, он добро и зло, небо и ад, свет и мрак 482 Только «воля» выделяется в массе индифферентных поступков, только через волю человека поступок становится добрым или злым. Это чисто индийское учение. То, что оно «совершенно противоречит» учению христианской церкви, теологи показали давно и без труда.483