Еще одно необходимо упомянуть, прежде чем попрощаться с мистиками: их влияние на исследование природы. Страстная любовь к природе является характерной чертой большинства мистиков, кроме того у них наблюдается редкая сила интуиции. Они часто идентифицируют природу с Богом, иногда они противопоставляют ее Ему как вечное, они почти никогда не впадают в наследственную ошибку христианской церкви: не учат пренебрежению и ненависти к ней. Правда, Эригена еще настолько сильно находится под влиянием Отцов Церкви, что восхищение природой он считает грехом, сравнимым с супружеской неверностью,499 но насколько иначе уже у Франциска Ассизского! Достаточно прочитать его знаменитый гимн солнцу, который он написал незадолго до смерти как последнее и самое совершенное выражение своих чувств и пел до своей кончины день и ночь, причем настолько солнечно–жизнерадостно, что набожно–церковные души были возмущены, слыша это с ложа умирающего.500 Здесь речь идет о «матери» Земле, о «братьях» Солнце, ветре и огне, о «сестрах» Луне, звездах и воде, о многоцветных плодах и цветах и, наконец, о дорогой «сестре» morte corporale, и все заканчивается хвалой, благословением и благодарностью altissimu, bon signore.501 В этой последней, сокровенной хвалебной песне святого не затрагивается ни одно правило веры Церкви. Мало что может быть более поучительным, чем сравнение между этим сердечным излиянием человека, ставшего самой религией, собравшего последние силы для ликующего, освобожденного от всего церковного, tat-tvam-asi природе, и ортодоксальным, без души, холодным символом веры высокоученого, сведущего в государственных делах и теологии Данте в 24-й песне его «Рая».502 Данте закрыл старое, мертвое время, Франциск открыл новое. Якоб Бёме ставит природу выше Священного Писания: «Ты не найдешь другой книги, которая могла бы показать тебе большую божью мудрость, чем зеленый цветущий луг: здесь ты увидишь, будешь обонять и ощущать причудливую силу Бога, хотя это только сравнение.., но это дорогой учитель ищущему, он многое найдет здесь».503 Такое настроение оказало решающее влияние на наше естествознание. Вспомнить хотя бы Па- рацельса, значение которого почти на всю область естественных наук с каждым днем находит все большее признание. Самое главное и непреходящее в деятельности этого замечательного человека не открытие фактов — напротив, своей злополучной связью с магией и астрологией он привнес много абсурдного — но сам дух, привнесенный им в исследование природы. Вирхов, непредвзятый свидетель мистики, имевший печальное мужество назвать Парацельса «шарлатаном», подчеркивает, однако, что он нанес смертельный удар старой медицине и подарил науке «идею жизни».504 Парацельс является создателем собственно физиологии, не больше и не меньше, и это такой высокий почетный титул, что даже трезвый, научный историк медицины говорит о «возвышенном светлом образе этого героя».505 Парацельс был фанатичным мистиком, он считал: «внутренний свет стоит намного выше животного разума». Отсюда большая односторонность.
Так, например, он не хотел знать об анатомии, она казалась ему «мертвой», и он считал, что главным является «вывод от великой природы — внешнего человека — к мелкой природе индивидуума». Но чтобы приблизиться к этому внешнему человеку, он составляет два принципа, ставшие основополагающими для всего естествознания: наблюдение и эксперимент. Ему первому удалось обосновать рациональную патологию: «Температура — это шторм, который излечивает сам себя», и т. д. Точно так же рациональная терапия: цель медицины — поддерживать природное стремление к излечению. А разве не замечательно его предостережение молодым врачам: «Высшая основа лекарства — любовь, — любовь учит и вне ее не может родиться врач».506 Нельзя не назвать еще одну заслугу этого необычного, авантюрного мистика: он первым ввел немецкий язык в университете! Истина и свобода были лейтмотивом истинной мистики, поэтому ее апостол сослал язык привилегированной лживой учености из аудиторий и отказался надевать красную ливрею факультета: «высшие школы дают только красный мундир, берет, а затем четырехугольного глупца».507 Однако мистика многого достигла, особенно в области медицины и химии. Так, например, мистик Ван Хельмонт (1577-1644) изобрел опиесодержащее обезболивающее средство и открыл углекислый газ. Он первым обнаружил истинную природу истерии, катара и т. д. Глиссон (1597-1677) своим открытием возбудимости живого волокна совершивший гигантский шаг в наших знаниях о животном организме, был явным мистиком, у которого, по его признанию, «внутренние размышления» вел скальпель.508 Этот список можно легко продолжить, однако достаточно подчеркнуть факт. Мистики — мы видим это на примере Шталя с его флогистоном509 и великого астронома Кеплера, столь же ревностного мистика, как и протестанта — гениально пролили много света на пути естествознания и основанной на исследовании природы философии. Правда, он не был надежным вождем и надежным работником, но и в этой области у него есть заслуги. Он не только многое открыл, как мы только что видели, он не только наполнил своим богатством идей часто довольно пустой арсенал так называемых эмпириков (так, например, Френсис Бэкон списывает целые главы из Парацельса, не цитируя его), но ему присущ определенный инстинкт, который ничто в мире не может заменить и который вдумчивые мужи должны уметь использовать. «Неотчетливое познание несет в себе зерна ясного познания», понял уже в прошлом веке философ Баумгартен.510 Глубокие размышления об этом есть у Канта. Известно, что именно этот философ не признает иного объяснения эмпирического феномена как механического, когда он убедительно излагает: «Только те причины явлений мира, которые основаны на законах движения простой материи, могут быть постигнуты». Но это не мешает ему сделать достойное внимания высказывание о столь высмеиваемой в наши дни жизненной силе вышеупомянутого Шталя: «Я убежден, что Шталь, охотно объясняющий изменения в животном мире органическими причинами, часто ближе к истине, чем Гофман, Борхааве (Boerhaave) и многие другие, которые опускают нематериальные силы из взаимосвязей и придерживаются механических причин».511 Я полагаю, что заслуга этих личностей, которые «ближе к истине», значительна в создании нашей новой науки и мировоззрения, и мы не можем обойтись без них в настоящем и будущем. Отсюда ведет узкая тропинка на вершины — доступные только избранным умам — к тому родственному мистическому художественному воззрению, открытому Гёте еще до конца XVIII века. Его открытие промежуточной кости верхней челюсти произошло в 1784 году, метаморфоза растений появилась в 1790 году, введение в сравнительную анатомию в 1795-м. Здесь «мечтания», которые пробудили гнев Лютера, и «неистовство с разумом и восприятием» («Rasen mit Vernunft und Empfindung»), которое привело мягкого Канта вне себя, были объявлены созерцанием; на смену обманчивому свету ночи последовали сумерки нового дня, и гений нового германского мировоззрения смог посвятить своей сравнительной анатомии прекрасное стихотворение, которое начинается словами: