Fondata in casta et humil povertate, Contra i tuoi fondatori alzi le corna, Putta sfacciata!
Подобно Данте Петрарка нападает на Константина, который своим роковым подарком, «mal nate ricchezze», когда–то чистую, смиренную невесту Христа превратил в бесстыдную нарушительницу супружеской верности, прелюбодейку.517 Но вскоре действительный скепсис стал таким неизбежным результатом гуманистического образования, что он заполнил коллегию кардинала и воссел на папский трон. Лишь Реформация в союзе с ограниченным умом басков привела к проникнутой благоговением реакции. Уже к началу XVI века итальянские гуманисты выдвинули принцип: intus ut übet, foris ut moris est, а Эразм Роттердамский публикует свою бессмертную «Похвалу глупости», в которой церкви, священники, догмы, этика, короче, все римское здание, вся «смердящая сорная трава теологии», как он ее называет, подвергаются критике в такой степени, что некоторые полагают, что одно это произведение способствовало Реформации больше, чем все другое.518
Такой же метод и талант нашли свое выражение в XVIII веке в лице Вольтера.
Основным вкладом гуманистов в позитивное создание германского мировоззрения является воссоединение нашей духовной жизни с родственными нам индоевропейцами, прежде всего с эллинами,519 а затем постепенное вырабатывание представления «человек» вообще. Мистики уничтожили время и вместе с ним историю — совершенно оправданная реакция на то, как Церковь использовала историю. Задачей гуманистов было заново создать истинную историю и тем самым положить конец злым иллюзиям. Мы видим, начиная с Пикуса Мирандо- лы (Picus von Mirandola), видевшего руководство Бога в духовных делах эллинов, и до великого гуманиста Иоганна Гот- фрида Гердера, спросившего себя, «не было ли плана Бога в предназначении и создании нашего рода полностью», и собиравшего «голоса» всех народов, как расширяются эти исторические рамки, видим это стремление, вызванное соприкосновением с эллинами, упорядочить опыт и начать творить. И даже если на этом пути вовне человек переоценивал свои способности точно так же, как мистики на пути внутрь, тем не менее произошло непреходящее достижение. Мы видели, что у мистиков интроспекция привела к открытию внешней природы — неожиданный, парадоксальный успех. Нечто похожее, но в противоположном направлении дал гуманизм — изучение окружающего человечества привело к отграничению национального своеобразия и решающим образом подчеркнуло неизмеримое значение отдельной личности. Филологи, а не анатомы, первыми составили понятия полностью различных человеческих рас, и даже если сегодня наступила реакция, так как лингвисты были склонны придавать излишне большое значение языку,
520 тем не менее гуманистические различия для всех времен сохраняются. Это факты природы, причем такие, которые более надежно вывести на основании изучения духовных достижений народов, чем каталогизации размеров черепа. Аналогично на основании изучения мертвых языков было достигнуто лучшее знание живых. Мы видели, что в Индии научная филология родилась из горячего желания правильно понять полузабытую идиому (с. 408 (оригинала. — Примеч. пер.)). Подобное произошло у нас. На точном знании чужих, но родственных языков, все больше увеличивалось знание и образование нашего. Нельзя отрицать, что именно этот процесс явился причиной мрачного в языковом отношении переходного периода. Самобытный народный инстинкт был ослаблен, и пошлая ученость — как обычно — совершила настоящее мошенничество на священнейшем наследии. Однако наши языки вышли очищенными из классического горнила, возможно, менее мощные, чем раньше, но более гибкие, более управляемые и поэтому более совершенные инструменты для мышления более развитой культуры. Римская церковь была врагом наших языков, но это были не гуманисты (как часто утверждают). Напротив, именно они — вместе с мистиками — ввели родные языки в литературу и науку: от Петрарки, усовершенствовавшего итальянский поэтический язык, и Бокаччо (одного из самых заслуженных среди ранних гуманистов), основателя итальянской прозы, до Буало (Boileau) и Гердера мы видим это повсюду. В университетах наряду с мистиками, как Парацельс, выдающиеся гуманисты, такие как Христиан Томазо (Christian Thomasius), которые силой добивались применения родного языка и спасли его от презрения в специальных ученых кругах, в которое он попал в результате продолжительного влияния Рима. Это просто бесценно для создания нашего мировоззрения. Латинский язык был как высокая дамба, которая осушает духовную область и исключает элемент метафизики, ему не дано ощущение таинственного, движение на грани мира постижимого и необъяснимого, это юридический, не религиозный язык. Мы можем со всей определенностью утверждать, что без телеги наших собственных германских языков нам никогда не удалось бы создать наше мировоззрение.521