Я не буду представлять нравственное и религиозное учение Канта, это завело бы слишком далеко и, кроме того, делалось уже часто. Я думаю, что выполнил свою главную задачу, если мне удалось представить в общих чертах генезис нашего нового мировоззрения. Тем самым выравнивается почва для целенаправленной, надежной оценки философии XVIII века. Кант, напротив, лишь в конце XIX века стал ближе для понимания, и что характерно, преимущественно благодаря инициативе выдающихся естествоиспытателей, а понимание религии, которая нашла в нем незавершенное, во многих отношениях уязвимое, но первое ясное выражение, настолько превосходила восприятие его и наших современников, настолько опережала развитие германских духовных дарований, что ее оценка скорее относится к разделу о будущем, чем о прошлом. Лишь несколько слов для общего ориентирования.589
Наука — изобретенный и осуществленный германцами метод рассматривать внешний мир с механической точки зрения, религия — их отношение к той части опыта, которая не вступает в мир явлений и поэтому не может быть объяснена механически. Что эти два понятия — наука и религия — могут означать у других людей, в данном случае не имеет значения. Вместе они составляют наше мировоззрение. В этом мировоззрении, которое отвергает с отвращением поиски последних причин как бессмысленные, основа образа действий человека по отношению к себе и другим людям должна быть найдена в чем-то другом, чем в послушании правящему мировому монарху и в надежде на будущую награду. Как я уже говорил ранее (с. 776 (оригинала. — Примеч. пер.)), наряду со строго механическим учением о природе может существовать только чисто идеальная религия, такая религия, которая довольствуется строго идеальным немеханическим миром. Каким бы безграничным ни был этот мир — взмахи его крыльев освобождают от бессилия явлений и облетают все звезды, его сила позволяет с улыбкой презирать самую мучительную смерть, которая наколдовывает в поцелуй вечность и озаряет мыслью о спасении — он все же зависит от определенной области собственного внутреннего мира, его границы нельзя перешагнуть. Итак, здесь, в собственном внутреннем мире и нигде более, должна быть найдена основа религии. «Иметь религию — это долг человека по отношению к самому себе», — говорит Кант.590 Из соображений, которые я здесь не могу повторить, Кант, как всем известно, высоко ставит мысль о божестве, но он придает большое значение тому, что человек должен воспринимать свои обязанности не как обязанности по отношению к Богу, но как обязанности по отношению к самому себе. То, что соединяет у нас науку и религию в единое мировоззрение, есть принцип, что постоянно требует опыт. Теперь Бог — не опыт, но мысль, причем не поддающаяся определению, никогда не постижимая, напротив, человек сам себе опыт. Здесь следует искать источник, и поэтому автономия воли (т. е. ее свободная самостоятельность) есть высший принцип нравственности.591 Нравственным является действие только в том случае, если оно проистекает из самой середины собственной воли и слушается заданному себе закону. Надежда же на награду не может вызывать нравственности, ни удержать от злейшего порока и преступления, так как всякая внешняя религия имеет посредничество и прощение. «Прирожденный судья» (сам человек) хорошо знает, зло или добро его сердце, чисты или нечисты его поступки, поэтому «самопроверка, которая требует проникнуть в трудно постижимые глубины или бездны сердца и полученное таким образом самопознание — начало всей человеческой мудрости... Только опускание в ад самопознания пролагает путь к вознесению».592
Что касается автономии воли и этого вознесения. Прошу читателя обратиться к главе о вступлении германцев в мировую историю (с. 509 (оригинала. — Примем. пер)) к тому месту, где я кратко излагал великолепно смелые мысли Канта. Для полного понимания религиозной мысли недостает еще одного звена в цепи. Что дает мне такое высокое мнение о том, что я обнаружил, опустившись в пропасть сердца? Это обнаружение высокого достоинства человека. Первым шагом к тому, чтобы суметь встать на действительно нравственную точку зрения, является искоренение презрения самого себя и человеческого рода, как его взрастила христианская церковь — в отличие от Христа (см. с. 44 (оригинала. — Примеч. пер.)). Врожденное зло в человеческом сердце истребляется не покаянием, потому что последнее опять приклеено к внешнему миру явлений, но тем, что внимание направлено на высокие задатки в собственном внутреннем мире. Достоинство человека возрастает с его сознанием о нем. Большое значение имеет то, что Кант здесь точно совпадает с Гёте. Мы знаем его учение о трех почитаниях: к тому, что над нами, к тому, что равно нам, и к тому, что ниже нас — из которых возникают три вида истинной религии. Но истинная религия происходит из четвертого «высшего почитания»: это почтение к самому себе. Лишь на этой ступени, согласно Гёте, достигает «человек высшего, что он способен достигнуть».593 На эту тему я указывал в упомянутом месте и цитировал Канта. Сказанное тогда необходимо дополнить сейчас одним из самых важных и великолепных мест в творчестве Канта, это единственный достойный комментарий к религии глубокого уважения к самому себе Гёте. «Я представляю человека, как он спрашивает сам себя: что же есть во мне, что позволяет глубокие соблазны моих наклонностей и все желания, происходящие из моей природы приносить в жертву закону, который не обещает мне взамен преимуществ и не угрожает потерями при его нарушении; скорее я даже тем глубже его почитаю, чем более строго он повелевает и чем менее предлагает за это? Этот вопрос волнует душу удивлением о величии и благородстве внутренних склонностей в человечестве и одновременно о невозможности проникнуть в тайну, которую они скрывают (потому что ответ: это свобода, — был бы тавтологией, так как она сама является тайной). Безгранично удивление о власти в себе, которой не подчиняется ни одна сила природы... Это то, что было нужно Архимеду, но чего он не нашел: точка опоры, к которой разум может приложить свой рычаг, а именно прилагать без него ни к настоящему, ни к будущему миру, но просто к внутренней идее свободы, которая благодаря незыблемому моральному закону является надежной основой, чтобы привести в действие человеческую волю, даже при сопротивлении всей природы, своими принципами».594