О Дидро я отсылаю на с. 329 (оригинала. — Примем. пер.), взгляды Руссо известны, Вольтер, так называемый скептик, пишет:
И чтобы подняться, нужно погрузиться в себя!
Et pour nous elever, descendons dans nous-memes!
На «Годы странствий Вильгельма Мейстера» я уже ссылался. Шиллер в 1795 году пишет Гёте: «Я нахожу в христианской религии потенциальную склонность к самому высокому и благородному, ее различные явления в жизни кажутся мне такими противными и безвкусными просто потому, что они являются неудачным изображением этого высшего». Признаем откровенно: между христианством, навязанным нам хаосом народов, и глубочайшей верой души германцев никогда не было действительного согласования, никогда. Гёте мог петь:
Немцам доставило славу,
Что они ненавидели христианство!
Den deutschen Mannen gereicht's zum Ruhm, dass sie gehasst das Christentum!
А сегодня приходит опытный пастор и уверяет нас — что мы уже давно подозревали — что немецкого крестьянина никогда не обратить в христианство.601 Приемлемое для нас христианство стало возможным только теперь, и не потому, что для этого нужна была философия. Было необходимо убрать неверные учения и обосновать великое, всеобъемлющее, истинное мировоззрение, от которого каждый может воспринять столько, сколько может, и в котором для самого малого и самого прилежного станут доступными слова Христа и пример.
Этим считаю строительство временного моста для раздела «Мировоззрение» (включая религию) законченным.
Оно оказалось относительно подробным, потому что это служило только большей ясности и заострению внимания. Несмотря на пространность, это всего лишь беглый набросок, где, как мы видим, с одной стороны — наука, с другой — религия заняли все внимание. Они образуют живое мировоззрение, а без него не может быть культуры. Напротив, чистая философия как дисциплина и гимнастика разума является инструментом и не нашла здесь места.
Что касается более подробного обращения в конце к Иммануилу Канту, то я руководствовался прежде всего наибольшей простотой и ясностью. Думаю, мне удалось убедительно показать, что наше германское мировоззрение не является индивидуальной причудой, но необходимым результатом развития племенных склонностей и дарований. Никогда отдельный индивидуум, даже самый значительный, не сможет всесторонне исчерпать такой общий труд, никогда такая анонимная, действующая с природной необходимостью сила не сможет найти столь совершенное всестороннее воплощение в отдельной личности, чтобы все признали в этом человеке парагона и пророка. Противная мысль семитская, не германская, для нас она противоречит сама себе, потому что предполагает, что личность в ее высшей степени, в гении, становится неличной. Тот, кто ощущает истинное благоговение перед выдающимся духовным величием, не будет приверженцем партии, он живет в высокой школе независимости. Такая огромная работа жизни, как у Канта, «геркулесовый труд самопознания», как он сам называет ее, требовала особых способностей и потребовала специализации. Но от чего это зависит? Человек должен действительно обладать необычайно многогранным умом и духом, талант Канта кажется ему «односторонним».602