Еще одно пояснение, чтобы отношение между искусством и религией не осталось неясным.
Я говорил (с. 777 (оригинала. — Примем. пер.)\ что механическое толкование мира уживается только с идеальной религией. Думаю, что достаточно ясно и неопровержимо показал это в предыдущем разделе. Что же характеризует идеальную религию? Ее обязательная современность. Мы увидели это четко у мистиков: они сбрасывают время как одежды с членов, они не хотят ни задерживаться на творении (в котором материалистические религии находят залог власти Бога), ни на будущей награде и наказании. Для них скорее «это время как вечность» (с. 885 (оригинала. — Примем, пер.)). Научное мировоззрение, возникшее из духовной работы последних столетий, придало этому ощущению ясное, понятное выражение. С самого начала германская философия «вращалась вокруг двух удочек»: 1) идеальность пространства и времени, 2) реальность понятия свободы.613 Это одновременно, если можно так выразиться — формула искусства, потому что в своих творениях свобода воли проявляет себя как нечто реальное, а время — по сравнению с внутренним, немеханическим миром — как расплывчатая, простая идея. Искусство — это вечное присутствие, а именно в двух отношениях. Во–первых, оно преодолевает время. Изображенное Гомером так же юно сегодня, как и 3000 лет назад. Тот, кто стоит перед гробницей Лоренцо де Медичи, ощущает непосредственное присутствие Микеланджело. Искусство гения не стареет. Кроме того, искусство — это присутствие в том смысле, что только нечто абсолютно не имеющее длительности действительно присутствует. Время можно делить, делить в бесконечное, один миг лишь относительно короче по сравнению со ста годами жизни, это относительно длиннее того. Присутствие в смысле бесконечности — как короче, чем самое мыслимо короткое, так и длиннее, чем самая мыслимая вечность. Это касается также искусства: его произведения оказывают воздействие в настоящий момент и одновременно пробуждают ощущение вечности. Гёте отличает истинное искусство от мечты и теней, говоря, что оно «мгновенное откровение, проявление непостижимого». Даже слово «откровение», которым столь часто злоупотребляют, получает в свете нашего германского мировоззрения доступный, лишенный всякой чрезмерности смысл: оно означает открыть ворота, которые нас (как механическое явление) отделяют от вечного мира свободы.
Искусство — привратник. Произведение искусства — скажем, «Ночь» Микеланджело — распахивает ворота. Мы вступаем из окружения времени в присутствие бесконечности. Как торжествует сам художник: dall'arte evinta la natura! — искусство победило природу. То есть видимое вынуждено дать образ невидимому, необходимое служить свободе. Камень предлагает теперь живое откровение, проявление непостижимого.
Каждый легко поймет, какую мощную поддержку черпает из подобной способности основывающаяся на непосредственном опыте религия. Искусство способно все время заново рождать одномоментный опыт, оно способно открывать в личности сверхличное, в преходящем явлении — непреходящее. Леонардо дарит нам образ, Иоганн Себастьян Бах — голос Иисуса Христа, вечное становится присутствующим. Кроме того, искусство открывает ту «религию», которая в Личности нашла неподражаемое, убедительное существование и в другом месте, и глубокая взволнованность охватывает нас, когда на автопортрете мы видим глаза Альбрехта Дюрера или Рембрандта, которые вводят нас в тот же самый мир, в котором жил и находился Иисус Христос, и порог которого слова и мысли не должны перешагнуть. Что–то от этого есть в любом возвышенном искусстве, потому что это то, что оно возвышает. Не только лицо человека, но все, что увидел человеческий взор, что охватила человеческая мысль и создала по закону внутренней немеханической свободы, открывает те ворота «мгновенного откровения», потому что каждое произведение искусства противопоставляет нас творческому художнику, и это значит господству того самого одновременно трансцендентного и реального мира, из которого говорит Христос словами, что в этой жизни находится Царство Божие как сокровище, спрятанное на поле. Если рассматривать одну из многих картин Рембрандта, изображающих Христа, например «Лист в сто гульденов» и рядом с ней его «Пейзаж с тремя деревьями», станет понятно, о чем я говорю. И вы согласитесь со мной, что искусство — это не религия, потому что идеальная религия находится в сердце каждого отдельного человека, это Преображение и Возрождение, о которых говорил Христос — но искусство перемещает нас в атмосферу религии, оно может объяснить нам всю природу, и своими возвышенными откровениями оно настолько глубоко затрагивает нашу сокровенную сущность, что некоторые люди только благодаря искусству узнают, что такое религия. Совершенно понятно, что действительно и обратное, и мы понимаем, что Гёте — которого едва ли можно упрекнуть в набожности в смысле нашей исторической Церкви — мог утверждать: только религиозные люди обладают творческой силой.614 Вот все для определения того, что мы должны понимать и почитать под словом «искусство», чтобы защитить понятие от некритичного расширения. Я полагал необходимым дополнить теоретическое определение искусства указанием на то, что создает искусство гения в рамках всей культуры. Таким образом, значение понятия предстает перед умом в конкретной живости. Как видим, полемика может нас за короткое время далеко завести. Обращаюсь ко второму пункту: к излюбленному нашими историками искусства противоестественному ограничению понятия «искусство».