Поэт, соединившийся с музыкой
Ни в одной истории искусств сегодняшнего дня не идет речь о поэтическом искусстве или музыкальном искусстве. Первое относится сейчас к литературе, второе — вещь сама по себе ни рыба, ни мясо, техника его слишком непонятна и трудна, чтобы находить интерес и понимание вне узкого круга специалистов, его воздействие является слишком непосредственно физическим и общим, чтобы не попасть у ученых в определенное пренебрежение как искусство misera plebs и поверхностных dilettanti. И все же нужно просто раскрыть глаза, чтобы сразу понять, что поэзия не только сама по себе, как утверждают философы, занимает «высшую ступень» среди всех искусств, но и является непосредственным источником почти любого художественного творчества и творческий очаг даже тех произведений искусства, которые не непосредственно примыкают к ней. Кроме того, на основании любого исторического и любого критического исследования мы вместе с Лессингом придем к убеждению, что поэзия и музыка — не два искусства, но скорее «одно и то же искусство». Поэт, соединившийся с музыкой, это тот, кто нас пробуждает к «искусству», это тот, кто раскрывает наши глаза и уши, у него, больше чем у кого-либо другого, господствует та требовательная свобода, которая подчиняет природу своей воле, и он неоспоримо самый свободный из всех художников.
Все изобразительное искусство могло бы быть уничтожено, поэзия — поэт, соединившийся с музыкой — остался бы стоять. Ее царство не уменьшилось бы ни на один шаг, лишь здесь и там без большого количества персонажей. Потому что, в сущности говоря, мы очень неточно выражаемся, когда говорим, что поэтическое искусство «первое» среди искусств: скорее оно единственное. Поэзия охватывает все, дает жизнь любому другому искусству, так что там, где они становятся самостоятельными, они должны — хорошо ли, плохо ли — «сочинять». Подумаем только: как было бы возможно изобразительное искусство эллинов без их поэтического искусства? Не водил ли Гомер резцом Фидия? Не создавал ли эллинский поэт образы, прежде чем эллинский скульптор мог их создать? И будем ли думать, что греческий архитектор создал бы неподражаемые законченные храмы, если бы поэт не околдовал его сначала такими великолепными образами богов, что он был вынужден все свое существо посвятить изобретению, чтобы не отстать от собственных фантазий и фантазий своих современников для создания того, что достойно богов? Так же и у нас. Наше изобразительное искусство примыкает частично к эллинской, но еще больше к христианско-религиозной поэзии. Прежде чем художник увидит образ, он должен быть в фантазии. В Бога нужно веровать, прежде чем будут построены храмы для Него. Здесь мы видим религию — как хочет Гёте — как источник всякой продуктивности. Но историческая религия должна была приобрести поэтический образ прежде, чем мы ее создали и могли понять в изображении: Евангелие, легенда, стихотворение предшествуют и создают необходимый комментарий к Тайной Вечери, Распятию, аду. Германский художник, в соответствии со своим истинным, отличительным Своеобразием, после того как овладел технической стороной, взялся намного глубже. У него была общая с индийцами тяга к природе, затем то двойное направление, которое так бросается в глаза у Альбрехта Дюрера: вовне, к тщательному точному наблюдению и преисполненному любви добросовестному изображению каждой травинки, каждого жучка, внутрь, в непостижимую, не поддающуюся исследованию внутреннюю природу, через человеческий образ и через глубокомысленные аллегории. Здесь действует самая истинная религия и — как я уже показал — поэтому самое истинное искусство. Здесь точно отражается духовное направление мистиков (на природу), духовное направление гуманистов (на достоинство человека), духовное направление исследующих природу философов (на недостаточность явления). Каждый приносит свой камень для создания нового мира, и так как единый дух приказывает определенному человеческому виду, все точно соединяется друг с другом. Я не намерен отрицать, что наше изобразительное искусство неизмеримо больше отделилось от поэтического искусства (т. е. от сочиненного в словах), чем это было у эллинов, я даже думаю, в этом смысле можно проследить растущее движение, с XIII века до наших дней. Поэтому нельзя отрицать, что это искусство не может быть понято без учета общего хода культуры, и необходимо признать, что повсюду мощное, свободное поэтическое искусство задавало тон и выравнивало путь многочисленным связанным с ним сестрам. Франциск Ассизский прижимал природу к своему пылкому сердцу, а Готфрид Страсбургский восторженно изображал ее, прежде чем у нас открылись на нее глаза, а кисть попыталась ее изобразить. Огромная поэтическая работа была осуществлена во всех областях Европы — от Флоренции до Лондона — прежде чем человеческое лицо в его достоинстве было признано художником и прежде чем в его произведениях начала появляться личность вместо типа. Прежде чем смог творить Рембрандт, должен был жить Шекспир. Для аллегории отношение изобразительного искусства к поэтическому искусству настолько бросается в глаза, что этого нельзя не заметить. Здесь художник хочет творить самостоятельно. Я приводил во Введении (с. 4 (оригинала. —
Примеч. пер.)) слова Микеланджело, когда он ставит наравне камень и чистый лист бумаги, на каждом будет изображено только то, что он хочет. Итак, он сочиняет — как пером, так и резцом и кистью.