Сегодня общеизвестно, что у всех членов индоевропейской группы в древности каждое поэтическое творчество было одновременно музыкальным творчеством: свидетельства об индийцах, эллинах, германцах можно найти во всех современных трудах по истории.
Особую ценность для получения здравого суждения о высоком культурном значении музыки имели в XIX веке ученые труды Фортлаге (Fortlage), Вестфаля (Westphal), Гельмгольца (Helmholtz), Амброса (Ambros) и других о музыке у эллинов, из которых следует, во–первых, что музыкальное искусство так же высоко ценилось греками, как и поэтическое и изобразительное искусство, во–вторых, что музыка и поэзия во времена высшего расцвета греческой культуры настолько тесно переплелись и срослись друг с другом, «что история эллинской музыки проникает в область эллинского поэтического искусства и наоборот».615 То, чем мы восхищаемся сегодня как эллинской поэзией, —только каркас, потому что только органически принадлежащая сюда музыка «полностью осветила светом эллинского дня оду Пиндара, сцену Софокла». То есть современные понятия, которые ввели в обычай деление на три части — литературу, музыку, искусство и все, что поют, — выслали бы из литературы и еще строже из искусства, отнесли бы всю греческую поэзию к истории музыки — не к литературе и не к искусству! Это дает пищу для размышлений. Тем временем музыкальное искусство прошло большой путь развития (к чему я еще вернусь в связи с другим вопросом), при этом оно не утратило достоинства и самостоятельности, напротив, стало более выразительным и таким образом более способно к художественному изображению. Здесь не просто развитие, как охотно конструируют наши музыкальные историки, но преимущественно переход этого искусства из рук эллинов в руки германцев. Германцы — все ветви этой группы народов — самые музыкальные люди на земле. Музыка — специфическое, присущее им искусство, в котором они являются непревзойденными мастерами среди всех людей. В древние времена можно было видеть германцев верхом на лошади и с арфой в руках, а их самые дельные короли лично руководили уроками пения (с. 318 (оригинала.—
Примеч. пер.)). Древние готы не могли придумать другого обозначения для слова «читать», как «петь», «потому что они не знали другого вида выражения возвышенного сообщения, которое бы не пелось».616 И так германцы обращаются — как только они в XIII веке пробудились к самостоятельности и несколько стряхнули с себя убивающие дух оковы Рима — сразу же к только им свойственной гармонии и полифонии, это развитие идет от германского ядра, Нидерландов (родины Бетховена), и сохраняется там и является творческим очагом в течение по крайней мере трех веков, а также в других частях Севера.617 Итальянцы приобрели значение как музыканты лишь позже, именно как ученики немцев, также и Палестрина (Palestrina) непосредственно примыкает к северным странам.618 Начатое с такой энергией процветает без перерыва. Уже в лице Josquin de Pres, современника Рафаэля, новое германское музыкальное искусство получило совершенного гения. От Josquin до Бетховена, на границе XIX века, развитие этого божественного искусства — о котором Шекспир сказал, что только оно одно преобразует внутреннюю сущность человека — не знало перерыва. Музыка, тщательно хранимая и развиваемая тысячами и тысячами людей, предоставляла в распоряжение каждому следующему гению все более совершенные средства: более зрелую технику, более утонченную способность восприятия.619 И это специфически германское искусство веками признавалось как специфически христианское искусство и часто называлось «божественным искусством», la divina misica, и по праву, так как своеобразие этого искусства состоит не в том, чтобы творить из чувственно данных образов, но, оставляя их совершенно без внимания, воздействовать непосредственно на душу. Внутренний человек при этом затронут очень сильно. То глубокое родство между механическим и идеальным, на которое я часто указывал (см. с. 777 и 938 (оригинала. — Примеч. пер.)), проявляется одновременно в одном изображении: математическое искусство par excellence и наиболее «механическое» является одновременно «самым идеальным», наиболее полно отделенным от всего телесного. Вместе с этим связана непосредственность воздействия, т. е. обязательное присутствие, которое обусловливает последующее родство с истинной религией: действительно, если захотеть увидеть на примере, что понимается под религией как опытом, то ссылка на музыкальный опыт, т. е. на непосредственное, непреодолимое и неизгладимое впечатление, получаемое душой от возвышенной музыки, была бы несомненно самой яркой и, пожалуй, единственно допустимой иллюстрацией. Существуют хоралы Иоганна Себастьяна Баха — и не только хоралы, но я говорю о них, придерживаясь общеизвестного, — которые в простом, буквальном смысле слова являются «самыми христианскими» из когда-либо звучавших, с тех пор, когда умолк божественный голос на кресте.