Больше в этой связи я ничего не хочу добавлять. Достаточно указать на высокое культурное значение музыкального искусства и напомнить о несравненных великих делах «искусства гения» в течение пяти веков именно в этой области. Каждый согласится, что обобщения об отношении между искусством и культурой не могут иметь ценности, если оба эти искусства, поэтическое и музыкальное, которые — согласно Лессингу — в действительности составляют одно–единственное всеобъемлющее искусство, остаются исключенными из внимания.
Искусство и наука
Итак, мы вооружены, чтобы приступить к исторической философии искусства (kunsthistorische Geschichtsphilosophie), как это принято называть у нас сегодня: недопустимое начало, так как эта историческая философия делает совершенно невозможным понимание становления нашей германской культуры и тем самым суждение об искусстве XIX века становится смехотворно искаженным.
Необходим конкретный пример, и так как мы повсюду находим плоды влияния гегелевских заблуждений, не имеет значения, к чему обратиться. Возьмем в руки широко распространенное среди неспециалистов прекрасное произведение известнейшего пражского ученого, профессора Альвина Шульца «Введение в изучение новейшей истории искусств» (Alwin Schultz, «Einfuhrung in das Studium der neueren Kunstgeschichte»). Передо мной издание 1887 года. На с. 5 читаем: «Приносили ли когда-либо одновременно (sic!) искусство и наука свои лучшие плоды? Не выступил ли Аристотель, когда героическое время греческого искусства уже прошло? И кто из ученых (sic!) жил во времена Леонардо, Микеланджело, Рафаэля, и чьи труды хотя бы приблизительно можно было бы поставить вровень с произведениями этих мастеров? Нет! Искусство и наука никогда не получали успешного развития у народов одновременно, более того, искусство идет впереди науки: наука только тогда вступает в силу, когда блестящая эпоха искусства уже принадлежит прошлому, и чем больше возрастает наука и приобретает значение, тем больше искусство отодвигается на задний план. Ни один народ не создал что–то великое в обеих областях одновременно. Поэтому мы можем утешить себя, когда видим, как в нашем столетии, показавшем такие выдающиеся успехи в области науки, способствующие развитию культуры в целом, искусство имеет гораздо более скромные достижения». И в таком духе продолжается еще на протяжении нескольких страниц. Приведенное место следует внимательно прочитать несколько раз. Все большее удивление будет вызывать такое количество перевернутых суждений, в особенности то, как добросовестный ученый в пользу полученной в наследство, искусственной, полностью неверной исторической конструкции может просто игнорировать блестящие, известные каждому образованному человеку факты. Неудивительно, что мы, бедные дилетанты, больше не понимаем историю и вследствие этого свое собственное время. Но мы хотим их понять. С этой целью подробнее и критическим взглядом посмотрим на только что приведенную официальную историческую философию.
Сначала зададим вопрос: если предположить, что у эллинов все происходило так, как говорит профессор Шульц, то что это доказывает для нас? За всем этим вновь скрывается все то же проклятое абстрактное понятие «человечества». Потому что не только о греках идет речь, но общие законы составляются с помощью «когда-либо» и «никогда», как будто можно бросить в один котел всех: египтян, китайцев, германцев. При этом в любой области жизни мы видим, что даже наши ближайшие родственники — эллины, римляне, индийцы, иранцы — каждый проходит свой индивидуальный путь развития. Кроме того, якобы доказательный пример неверен. Да, если бы наши историки искусства хотели бы провести тезис, который я попытался схематично представить в первой главе этой книги, а именно что творческое искусство — искусство Гомера — явилось основой для всей эллинской культуры, что мы с его помощью «вступили в дневной свет жизни» и что это является особым признаком единственной эллинской истории, тогда их позиция была бы неуязвимой и мы должны были бы выразить им благодарность. Но об этом нет и речи. Поэзия и музыка для Шульца так же мало, как и для кого-либо из его коллег, относятся к искусству. Ни словечка о нем даже не подумано. «Вся широкая область ремесленной продукции» (с. 14) рассматривается как относящаяся к предмету, т. е. исключительно изобразительное искусство. Приведенное утверждение не только рискованное, но и неверное. Потому что, во–первых, ограничивать «героическое время» изобразительного искусства Фидием есть только удобная фраза. Что у нас есть от него, чтобы основывать на этом подобное суждение? Разве с каждым годом не появляется все больше исследований о многосторонности и значении Праксителя520 и разве не называют Апеллеса (Apelles) непревзойденным мастером? Оба они являются современниками Аристотеля. Оправданно ли пренебрежительно называть прекрасные скульптуры из Пергама в угоду предвзятой системе «товаром второго сорта»? Пергам был основан лишь через 50 лет после смерти Аристотеля. Я сам вынужден называть в данной книге лишь немногие выдающиеся и всем известные имена. Я придаю самое большое значение искусству как «искусству гения», но считаю смешным подобное упрощение в специальных книгах. Гений не похож на орден, который вешают на грудь определенному отдельному человеку, но он дремлет, и не просто дремлет, но действует в сотнях и тысячах людей, пока не появится отдельная личность. Как я указывал на с. 70 (оригинала. — Примеч. пер.) личности могут стать заметными только в окружении личностей. Искусство гения предполагает широко распространенную художественную гениальность.