Конечно, нет. «Человек может быть достоин уважения только как творческая личность», — говорит Шиллер.632 Наблюдения природы и философские мысли Леонардо и Гёте благодаря их творческому характеру достойны уважения, они являются искусством. Что здесь происходит зримо, потому что на примере этих выдающихся личностей мы можем наблюдать, как один индивидуум берет и отдает, происходит повсеместно через многочисленные посредничества и поэтому незаметно. Все может стать источником художественного вдохновения, а с другой стороны, успехи часто бывают там, где торопливо живущий человек меньше всего это предполагает, успехи, которые могут быть отнесены к художественному дарованию. Ничто не является более восприимчивым, как человеческая творческая сила, она отовсюду берет впечатления, каждое новое впечатление для нее означает рост не только материала, но творческой способности, потому что, как говорилось на с. 192, 762 и 806 (оригинала. — Примеч. пер.), только природа, не человеческий ум, изобретательна и гениальна. Поэтому существует тесная связь между знанием и искусством, и великий художник (мы видим это от Гомера до Гёте) всегда необыкновенно любознательный человек. Но искусство возвращает полученное с процентами. По тысячам часто скрытых каналов оно воздействует на философию, науку, религию, промышленность, жизнь, в особенности на возможность знания. Как говорит Гёте: «Люди вообще легче справляются с искусством, чем с наукой. Та большей частью принадлежит им самим, эта — миру; так мы должны мыслить науку как искусство, если ожидаем от нее нечто целое».633 Так, например, «Теория неба» Канта является точно таким же художественным произведением, как и «Метаморфозы растений» Гёте, не только с положительной стороны, как творческое благодеяние, но и отрицательной, поскольку, несмотря на весь математический аппарат, такие произведения всегда являются человеческими изображениями, а значит, мифами.
Если я выставляю первым требованием, что искусство следует рассматривать как целое, то я хочу этим много сказать. Художественное ремесло полностью относится к промышленности, т. е. к области цивилизации. Оно может процветать (как у китайцев), но не иметь и следа действительной творческой силы, искусство же как элемент культуры (в различных ветвях индоевропейской семьи) является пульсирующей кровеносной системой общей более высокой духовной жизни. Чтобы судить о нашем искусстве с правильной исторической точки зрения, необходимо понять сначала единство импульса — который исходит из сокровенных побуждений личности — и затем богатую изменчивость получения и отдавания вплоть до тончайших ответвлений. Как я говорил на с. 730 (оригинала. — Примеч. пер.), только тот, кто может обозревать целое, способен к распознаванию внутри целого. Настоящая история искусства также не может строиться из нанизывания различных так называемых «видов искусства», сначала нужно охватить взглядом искусство как единое целое и проследить его до того, где оно сплавляется с другими явлениями жизни в еще большее целое, лишь после этого возможно правильно оценить значение их отдельных явлений.
Это первый общий принцип.
Примат поэзии
Второй основной принцип проводит неизбежный более узкий круг: каждое истинно художественное творчество подчинено обязательному примату поэзии. В основном я могу ограничиться ссылкой на сказанное на с. 955 (оригинала. — Примеч. пер.). Так, например, Шпрингер указывает, что первые побуждения истинной изобразительной творческой силы у германцев (примерно в X веке) пробуждались не там, где они опирались на более ранние образцы изобразительного искусства, но там, где фантазия побуждалась поэтическим творчеством — большей частью псалмами и легендами — к свободному изображению.
Тотчас «обнаруживается замечательная поэтическая наглядная сила, она пронизывает предмет и даже абстрактные представления делает осязаемыми».634
Как видим, художник становится продуктивным, опираясь на образы, которые создал поэт своей фантазией. Несомненно, многие художественные побуждения воздействуют на художника непосредственно, без передачи их пером поэта. Великолепный пример нам предлагается в уже упоминавшемся, почти безмерном влиянии Франциска Ассизского. Не следует забывать, что поэзия — не только написанное. Поэтическая творческая сила дремлет повсюду. «Настоящим изобретателем был всегда только народ; отдельный человек не может изобрести, он может только завладеть изобретением».635 Едва такая замечательная личность как Франциск исчезла, как народ создал из нее определенный идеальный образ и прославил его. К этому поэтическому образу примыкают Чимбауэ (Cimabue), Джотто (Giotto) и их последователи. Но данный пример далеко не исчерпан. Историк искусств, который как раз подробно изучал влияние Франциска на изобразительное искусство и скорее склонен преувеличивать это влияние, чем недооценивать, профессор Генри Тоде (Henry Thode), тем не менее обращает внимание на то, что это влияние только до определенной степени имело творческое воздействие. Такое религиозное движение пробуждает дремлющие глубины личности, но само по себе мало дает материала и еще меньше формы глазам. Чтобы изобразительное искусство Италии могло расцвести с полной силой, требовался новый импульс, и это было делом поэтов.636 Данте был тем, кто научил итальянцев создавать форму: в союзе с ним как раз в XIV и XV веках вновь обретенная поэзия древности. Не следует относиться к этому взгляду придирчиво. Художник миниатюр X века мог (чтобы свободно изобретать) стих за стихом присоединять к псалму. Впоследствии такой иллюстратор мало ценится, требуется более свободное изобретение. В каждой области искусства все больше вырастает самостоятельность художника, но мера самостоятельности обусловлена степенью развития и силой всеобъемлющей поэзии.