Эти факты не нуждаются в комментарии. Что, возможно, нуждается в комментарии, это бегло упоминавшийся факт, что преобладание музыкального таланта является характерной чертой германского ума, это обусловливает необходимо другое, своеобразное развитие поэзии и всего искусства. Контраст с другими индоевропейскими расами будет для нас поучителен.
Индийцы, видимо, были также очень одаренными музыкально, но у них все потерялось в огромном, сверхмногообразном и отсюда бесформенном. Так, например, они различали 960 различных тональностей, таким образом была разрушена всякая возможность технического совершенствования.641 У эллинов была другая крайность: они имели научно развитую, но тесно ограничивающую музыкальную теорию, и их музыкальное искусство развивалось в таком непосредственном, неотделимом единстве с их поэтическим искусством — звук подобен телу слова — что оно никогда не достигло какой-либо самостоятельности, поэтому также более высокой выразительной жизни. Языковые выражения образуют основу эллинской музыки: из них, не из чисто музыкальных соображений, произросли даже тональности греков. Вместо того чтобы, как мы, строить гармонический образ снизу вверх (что не является произволом, но обосновывается фактами акустики, в частности наличием созвучных обертонов), греки строили сверху вниз. Вверху парила мелодия языка, самостоятельно, не учитывая музыкальную конструкцию, в определенной степени как «музыкальное говорение». К поющему голосу присоединялось вниз лишенное всякой самостоятельности инструментальное сопровождение. Даже неспециалист поймет, что на такой основе не может развиваться слух, а музыка не может вырасти в самостоятельное искусство, в таких условиях музыка оставалась больше неотъемлемым художественным элементом, чем формирующим искусством.642 То, что не смогло осуществиться у индийцев из–за чрезмерно утонченного слуха, у эллинов было исключено вследствие вытеснения музыкального смысла в пользу языкового выражения.
Решительное слово произнес Шиллер: «Музыка должна стать образом». Возможность для этого нашлась только у германцев.
Каким образом германцы смогли сделать из музыки искусство — свое искусство — развить его самостоятельность и выразительную способность, читателя должны познакомить музыкальные истории. Однако, поскольку мы исходим из того, что рассматриваем искусство как целое, я должен обратить его внимание на большой недостаток. Поскольку музыка по своей сути есть проявление непроизносимого, о музыке нельзя ничего или очень мало «говорить», поэтому музыкальная история всегда съеживается в главном до разъяснения технических вещей. В историях изобразительных искусств это случается реже: планы, фотографии, факсимиле дают нам наглядное изображение предметов. Кроме того, книги по изобразительным искусствам содержат ровно столько технических вопросов, сколько каждый разумный человек сразу сможет понять, музыкальная же техника требует особых научных трактатов. Еще менее выгодно для музыки сравнение с историей поэзии. Здесь не требуется знать, что вообще существует техника, обсуждение ее ограничивается узким кругом ученых. С историей поэзии мы знакомимся непосредственно из произведений самой поэзии. Нам представлены различные ветви искусства в совершенно различной исторической перспективе, это значительно усложняет общий обзор. В нашу задачу входит внутренне упорядочить наши знания истории искусств. Для этого будет полезным соображение, что вообще не существует искусства, у которого — в живом произведении — техника полностью безразлична, как у музыки. Музыкальная теория — это что–то совершенно абстрактное, музыкальная инструментальная техника — что–то чисто механическое. Они сопровождают искусство, но не относятся к нему иначе, чем учение о перспективе и владение кистью к картине. Что касается техники инструмента, то она состоит из обучения определенных мускул рук, пальцев или лица, или же тренировки голосовых связок. Что необходимо кроме этого — интуитивное восприятие чужих чувств и их выражение, — этому нельзя научить, и именно это и есть музыка. С теорией дело обстоит так же: самый гениальный музыкант — венгерский цыган — не знает, что такое ноты или интервал, или тональность, напротив, уже у греков самые глубокомысленные теоретики музыки имели так же мало музыкального таланта, как физик Гельмгольц. Это были не художники, а математики.643
Музыкальное искусство (единственное из всех искусств) не является аллегорическим искусством, т. е. это самое чистое, самое совершенное «художественное» искусство, такое, где человек больше всего приближается к абсолютному творцу. Поэтому оно оказывает непосредственное воздействие: оно превращает слушателя в «со–творца». Каждый человек становится гением, воспринимая музыкальные впечатления. Техническая сторона в этом случае полностью исчезает, она не существует в момент исполнения. Следовательно, именно здесь, где мы больше всего узнаем о технике, она меньше всего значит.644