Шекспир и Бетховен
Я рекомендую обратить внимание на данный способ рассмотрения, на котором я не могу здесь останавливаться более подробно: в нем заключается, полагаю, вся история нашего истинного, живого искусства.668 Хочу только двумя примерами пояснить названную сущность и последствия борьбы между обоими принципами изображения. Если бы сильный натуралистический импульс не оторвал наше поэтическое искусство от музыки, у нас никогда не было бы Шекспира. На эллинской почве одно из высших явлений творческой силы было бы исключено. Шиллер пишет Гёте: «Мне пришло в голову, что характеры греческой трагедии — это более или менее идеальные маски, но не собственно индивидуумы, какие я вижу у Шекспира, а также в ваших пьесах».669 Это сопоставление двух поэтов, так далеко отстоящих друг от друга, интересно: и Гёте, и Шекспира соединяет верность природе. Искусство Шекспира полностью натуралистично, даже до грубости — слава Богу, до грубости. Как учит Леонардо, художник должен с любовью изучать даже «грязь». Поэтому в век ложного классицизма Шекспиром так постыдно пренебрегали и такой великий ум как Фридрих предпочитал трагедии Вольтера. В наше время многие критики отмечают, что его изображение не верно природе в смысле так называемого «реализма». Но, как говорит Гёте: «Искусство потому называется искусством, что это не природа».670 Искусство — это изображение, это дело художника и особого вида искусства. Требовать обязательной достоверности природе от произведения, во–первых, излишне, так как природа сама это делает, во–вторых, бессмысленно, так как человек может создать только человеческое, в-третьих, абсурдно, так как человек через искусство хочет вынудить природу к изображению «сверхъестественного». Каждое произведение искусства будет иметь своеобразное изображение,671 натуралистичным искусство может быть только по своим целям, не в своих средствах. Так называемый «реализм»—это глубокий упадок художественной потенции. Уже Монтескье сказал о реалистических поэтах: «Они проводят свою жизнь в поисках действительности и никогда ее не находят».
Требовать от Шекспира, поэта, чтобы его герои не говорили поэтически, столь же разумно, как если Джованни Строцци крикнет «Ночи» Микеланджело, чтобы камень встал и заговорил. Сам Шекспир (в «Зимней сказке») необыкновенно изящно разрушает паутину этих эстетических софизмов: