Природа нисколько не сделана лучше,
Но природа делает это средство: так, нули
Которые, вы говорите, прибавляют к природе,
есть искусство,
Которое делает природа —
это искусство, которое исправляет природу,
скорее изменяет ее, но
Искусство само есть природа.
Yet nature is made better by no mean
But nature makes that mean: so, o'er that art
Which, you say, adds to nature, is an art
That nature makes — this is an art
Which does mend nature, change it rather, but:
The art itself is nature.
Поскольку целью драмы Шекспира является изображение характеров, то степень его натурализма можно измерить не чем иным, как достоверным изображением характеров. Кто полагает, что кинематографическая передача будничной жизни на сцене есть натуралистическое искусство, находится на слишком наивной точке зрения паноптикума, чтобы можно было продолжать с ним дискуссию.672
Мой второй пример взят из другой крайности. Музыка у нас, как мы видели, правда, не полностью, но почти полностью отделилась от поэтического искусства. Казалось, что она освободилась от земли. Она стала настолько преимущественно, почти исключительно выражением, что временами казалось, что она перестает быть искусством, потому что мы видели, что искусство — не выражение, но то, что передает выражение. Действительно, в то время как Лессинг, Гердер, Гёте, Шиллер ценили самое высокое, а Бетховен сказал, что она «единственный невещественный вход в высший мир», нашлись люди, утверждавшие и поучавшие весь мир, что музыка совсем ничего не выражает, ничего не значит, но является своего рода орнаментикой, калейдоскопом колеблющихся отношений! Таковы последствия, если искусство покидает почву действительности. Но в действительности произошло нечто совсем иное, чем то, что приготовили эти пустые головы для своих скромных умственных и духовных потребностей. Наши музыканты тем временем трудом в течение пятисот лет постепенно достигали все более совершенного владения материалом, сделали его более податливым и гибким, т. е. более пластичным (см. с. 981 (оригинала. — Примеч. пер.)), что в Греции при подчиненном положении слову удалось бы так же, как рождение Шекспира. Музыка все больше становилась истинным «искусством», потому что она во все большей мере давала возможность передать выражение. И лишь вследствие этого развития и она — как раньше более формальное искусство, как покрывало на живом теле поэзии — стала доступна для присущего германцам натуралистического изобразительного направления. Музыка как ничто другое оказывает непосредственное воздействие. Шекспир мог рисовать характеры только с помощью разума, в некоторой степени, с помощью двойного зеркального отражения, потому что сначала характер отражается в действиях, которые нужно подробно объяснять, чтобы их понять, а затем мы отражаем наше суждение на характер. Музыка же дает сиюминутное понимание, она дает противоречивость данного мгновенного настроения, смену настроений, воспоминание о далеком прошлом, надежду, тоску, предчувствие, нечто невыразимое. Лишь с ее помощью — а именно с полным мастерством, кульминация развития которого нашла свое отражение на рубеже XIX века в лице Бетховена — стал возможен душевный натурализм.
Выводы. Обобщение
Для большей четкости еще раз обобщу факторы, лежащие в основе всего нашего развития искусства: с одной стороны, глубина, сила и непосредственность выражения (музыкальный гений) как наша наиболее индивидуальная сила, с другой — великая тайна нашего превосходства во многих областях, а именно врожденная склонность правдиво и верно следовать за природой (натурализм). По отношению к этим двум противоположным, но во всех творениях взаимно дополняющих порывах и способностях, традиция чужого, прошедшего, достигшего в строгом ограничении высокого совершенства искусства, дающего нам живое побуждение и богатое наставление, но одновременно путем мистификации чужого идеала вновь и вновь вводит в заблуждение, и особенно соблазняет нас отвергать именно то, что мы можем лучше всего — полноту музыкального выражения и верность природе. Кто следует этим указаниям, достигнет, в этом я убежден, в любой области искусства живых представлений и плодотворных результатов. Хочу еще только призвать смотреть на вещи, где идет речь о том, чтобы связывать их в целое, внимательно, но не слишком близко. Если, например, рассматривать наше время как конец мира, то мы будем почти подавлены близкой роскошью великой эпохи Италии, если же нам удастся убежать в раскрытые объятия расточительного будущего, тогда, может быть, этот чудесный расцвет изобразительного искусства покажется только эпизодом в огромном целом. Уже просто существование такого человека как Микеланджело, наряду с Рафаэлем указывает на будущие времена и на будущие произведения. Искусство всегда у цели: эти слова Шопенгауэра мне уже давно близки, и поэтому в данном разделе я прослеживал не историческое развитие от Джотто и Данте до Гёте и Бетховена, но непреходящие черты индивидуального человеческого вида. Только знание этих движущих и понуждающих черт делает возможным действительное понимание искусства прошлого и настоящего. Германцы должны создать еще много в искусстве, и что будет создано, нельзя мерить масштабом чужого прошлого, но мы должны судить о нем с помощью знания нашего общего своеобразия. Только так у нас будет критерий, дающий нам возможность с любовью и пониманием воздать должное таким далеко расходящимся художественным устремлениям XIX века и покончить с источающим яд драконом подхода к искусству—крылатой фразой.