Вначале замечу, что я использовал выражение «Север», потому что слово «германизм» не соответствовало бы явлению или в лучшем случае являлось бы очень смелой гипотезой. Противников государственного и церковного идеала, воплотившегося в Риме, мы встречаем везде и во все времена. Движение начинается лишь после того, как приходит с Севера, поскольку здесь, в славянокельтогерманстве, у наций было единство чувств и мыслей, в то время как в хаосе лишь случайно могла родиться отдельная личность, свободолюбивая и с внутренним религиозным чувством.
Однако то, что можно назвать «протестантскими» убеждениями, встречается уже с давних времен: не та ли это атмосфера, которой дышит каждая строка евангельского повествования? Можно представить себе апостола свободы Послания к Галатам склонившим голову, потому что pontifex maximus на курульном кресле огласил какое-либо догматическое решение? Не читаем ли мы в знаменитом письме анонима Диогену, из древнейших христианских времен: «Невидима религия христиан?»113 Ренан пишет: «Первые христиане — наименее суеверные люди... у них нет ни амулетов, ни священных изображений, ни предметов, которым они бы поклонялись».114 Рука об руку с этим идет большая религиозная свобода. Во II веке Цельс свидетельствовал, что христиане сильно отличаются друг от друга своими толкованиями и теориями, и едины только в одном: «Иисусом Христом мир рас- пялся мне, а я миру!»115 Сокровенная сущность религии, значительное упрощение ее внешних проявлений, свобода индивидуальной веры, таков характер раннего христианства вообще, это не позднейшее, выдуманное германцами преображение. Эта свобода была так велика, что даже на Западе, где изначально господствовал Рим, на протяжении столетий каждая страна, часто каждый город со своим приходом имели свой собственный символ веры.116 Мы, северные люди, были настроены слишком практически-мирски, слишком заняты государственным строительством, торговлей и науками, чтобы когда-нибудь прибегать к этому самому истинному протестантизму доримских времен. Кроме того, ранним христианам было легче, чем нам: тень теократического преобразующего римского имперского мышления еще не обрушилась на них. Это была роковая черта именно северного движения, которое всегда должно было вначале выступать как реакция, всегда должно было низвергать, и лишь потом думать о созидании. Именно этот негативный характер, однако, позволяет почти необозримое количество очень разных исторических фактов объединить в одно понятие: возмущение против Рима. Начиная с выступления Вигилантия (Vigilantius) в IV веке (против угрожавшего общему благу народов безобразия монашества), до борьбы Бисмарка против иезуитов — родственная черта объединяет все эти движения, потому что как бы ни был различен импульс, вызывающий возмущение, Рим сам представляет собой столь единую, с железной логикой, оформившуюся идею, что вся вражда против нее приобретает особую, в некоторой степени аналогичную окраску.
Итак, в интересах четкого обобщения будем придерживаться понятия «возмущение против Рима». Однако внутри него мы должны принять во внимание важное различие. Под единой внешностью понятия «Рим» скрываются две противоположные тенденции: одна проистекает из христианского источника, другая из языческого, одна стремится к церковному, другая к политическому идеалу. Рим, как говорит Байрон, «an hermaphrodite ofempire».117 И здесь вновь та самая противоречивость, которая встречается в христианстве на каждом шагу! Здесь не только стоят рядом два идеала — политический и церковный — но политический идеал Рима, иудей- ско-языческий в фундаменте и конструкции, скрывает такую великолепную социальную мечту, что он во все времена зачаровывал даже самые могучие умы, в то время как собственно религиозный идеал, проникнутый присутствием Христа (так что некоторые возвышенные души видят в этой Церкви только Христа), принесли в христианство прямо антихристианские представления и учения и постепенно взрастили их. Поэтому многие считают политический идеал Рима более религиозным, чем его церковный идеал. Если протест против Рима приобрел определенное единодушие благодаря тому обстоятельству, что основной принцип Рима в обеих областях (политической и религиозной) был абсолютной деспотией, из–за чего всякое противоречие означает мятеж, то легко понять, что в действительности причины для возмущения у различных людей были очень разными. Например, германские князья древних времен сразу принимали религиозное учение, не задумываясь, было оно христианским или нет, но одновременно защищали свои политические права против лежащего в основе римской религии политического идеала, с его мечтой о «городе Бога» на земле, и только в случае крайней нужды поступались своими национальными правами. В то время как у византийского императора Льва не было угрозы политическим правам и он начал борьбу против поклонения иконам из чисто христианских религиозных убеждений, чтобы остановить языческие суеверия, а вместе с этим против Рима.