Невозможно ясное понимание чреватой последствиями борьбы в области религии в XIX веке и в предстоящем будущем, если не иметь в общих чертах правильного представления о борьбе в раннем христианстве, до 1215 года. Более поздние события — Реформация и контрреформация — в чисто религиозном отношении менее важны, намного больше пронизаны политикой и подчинены политике, кроме того, остаются загадкой, когда отсутствует знание предшествовавшего. Я попытался в настоящей главе ответить на эту потребность.199
Oratio pro domo
На упрек в пристрастности вышеизложенного могу возразить, что мне не достался желательный дар лжи. Что имеет мир от «объективных» фраз? И противник умеет хвалить искреннюю откровенность. Если говорить о высшем благе сердца, то я предпочитаю, подобно древним германцам, броситься нагишом в битву, с убеждениями, данными Богом, чем облачиться в искусную броню науки, которая как раз здесь ничего не доказывает, или даже в тогу пустой, все сглаживающей риторики.
Я далек от мысли идентифицировать отдельные личности с их церковью, объединять и разделять наши современные церкви по основным внешним признакам. Когда я читаю «Memorials» кардинала Маннинга и вижу, как он называет орден иезуитов раковой опухолью католицизма, слышу, как он сильно обвиняет именно в наши дни столь старательное превращение таинства в формальное идолослужение, называя его «мелочной лавчонкой» и «лавкой менялы», вижу, как он активно работает над распространением Библии и открыто борется против римской тенденции подавления этого (он подтверждает ее господствующее положение), или когда я беру в руки превосходное, истинно германское произведение проф. Шелла «Der Katolizismus als Prinzip des Fortschrittes», то я ощущаю, что достаточно было бы единственного урагана, чтобы рассеять фантасмагорию унаследованных представлений из каменного века, рассеять ослепление разрушенной метисной империи как туман и объединить нас, германцев, в кровное братство — именно в религии и через религию.
Кроме того, в моем изложении остался незатронутым центральный пункт всего христианства — образ Распятого. И именно он является объединяющим, тем, что нас всех связывает, как бы мы ни отличались образом мыслей и расой друг от друга. К своему счастью, я нашел много хороших и верных друзей среди католических духовных лиц и до сегодняшнего дня не потерял ни одного. Вспоминаю, как один очень одаренный доминиканец, который охотно со мной спорил и которому я обязан знаниями о многих теологических вещах, однажды в отчаянии воскликнул: «Но Вы же страшный человек! Даже святой Фома Аквинский не справился бы с Вами!» Тем не менее высокочтимый господин не лишил меня своего благоволения, точно так же и я его своего почтения. Что нас объединяло, было выше всего того, что нас разделяло — это был образ Иисуса Христа. Даже если каждый из нас считает другого впавшим в заблуждение в такой мере, что он, перенесшись на мировую арену, ни минуты не колебался бы с нападением, в тишине монастыря, где я обычно навещал патера, мы чувствовали себя в том состоянии, которое так чудесно изображает Блаженный Августин (см. с. 596 (оригинала. — Примеч. пер.)), где все — даже голоса ангелов — молчит и только Он говорит. Мы были едины и с одинаковой убежденностью признавали: «Небо и земля прейдут, но Его слова не прейдут».
Восьмая глава. Государство
Мне кажется, будто передо мной встает славная и могучая нация, подобная восставшему ото сна мужу, стряхивающему с себя тяжкие оковы: мне кажется, я вижу ее подобно могучему орлу в сиянии молодости, с горящими в сиянии дня глазами, очистившимися от помрачения в самом источнике небесного света; тогда как целая стая пугливых, сбившихся в стаю птиц вместе с теми, кто любит далекое прошлое, волнуется вокруг, изумляясь его намерениям, и, завистливо бормоча, предсказывает годину сект и расколов.
Милтон
Император и папа
Если бы в мою задачу входило историческое изображение борьбы в государстве до XIII века, я не смог бы обойти вниманием две вещи: борьбу между папством и императорами и постепенное преобразование, благодаря которому из большинства свободных германцев получились закабаленные люди, в то время как другие возвысились в мощный класс наследного дворянства. Но я должен рассмотреть только XIX век, и роковая борьба, и удивительно пестрые превращения, выпавшие на долю швыряемому из стороны в сторону обществу, представляют сегодня только исторический интерес. Слово «император» («кайзер») настолько утратило для нас значение, что целый ряд европейских князей использовали его для украшения своего титула, и «белые рабы Европы» (как назвал их английский писатель наших дней Шерард (Sherard) не есть потомки свидетелей прошлой феодальной системы, но жертвы нового экономического развития.200 Если взглянуть в глубину, обнаружим, что борьба в государстве, какой бы запутанной она ни казалась, в конечном итоге является борьбой за государство, борьбой между универсализмом и национализмом. Это понимание сильно проясняет наше понимание событий, и как только это происходит, из того времени в наше возвращается свет и учит нас яснее, чем обычно, видеть некоторые процессы сегодняшнего мира.