Эти соображения легли в основу плана данной главы. Необходимо только одно замечание.
Римскую империю по праву можно было назвать «мировой империей», orbis romanus, «римский мир» было обычным выражением. Однако, и это, очевидно, заметно, обычно говорили «римский», но не «мир». Потому что если даже оплаченный придворный поэт в погоне за звонким гекзаметром написал так часто цитируемые слова:
Tu regere imperio populos, Romane, memento!
то сделанное даже многими серьезными историками необдуманное предположение, что здесь высказана римская программа, является совершенно необоснованным. Как я говорил во второй главе, политической основной мыслью Древнего Рима было не расширение, но концентрация. Поэтому пустые фразы Вергилия не должны никого обманывать. Исторические события вынудили Рим распространяться вокруг прочного центра, но и в дни его самого сильного распространения власти, от Траяна до Диоклетиана, всякий внимательный наблюдатель заметит суровое самообладание и самоограничение. В этом тайна римской силы, в этом проявил себя Рим как истинно политическая нация среди всех. Но куда эта нация проникает, она уничтожает своеобразие, создает orbis romanus. Ее воздействие вовне нивелирующее. И когда больше не стало римской нации, даже не стало в Риме Цезаря, остался только принцип нивелирования, уничтожения всякого своеобразия как «римского». После этого Церковь насадила поистине универсальную мысль, которую никогда не знал чисто политический Рим.
Именно императоры, в первую очередь Феодосий, создали понятие римской церкви, причем им вначале виделся только orbis romanus и лучшая дисциплина. В результате вместо политического принципа выступил религиозный, и если первый по природе ограничен, то последний по природе безграничен. Обращение в христианство было теперь моральной обязанностью, так как от нее зависело вечное спасение людей. Границ для такого убеждения не могло быть.201 С другой стороны, государственной обязанностью была принадлежность римской церкви с исключением всякого иного изображения христианской идеи, это был приказ императора под угрозой строжайшего наказания. Таким образом, расширилась ранняя, в основном ограниченная римская мысль до мысли универсальной империи, и так как политика представляла собой организм, а Церковь властную идею универсальности, то естественно, что постепенно из империи образовалась теократия и главный священнослужитель вскоре возложил себе на голову Diadema imperii.202
На что хочу с самого начала обратить внимание, так это на то, что недопустимо видеть в каком-либо из императоров — будь это даже Генрих IV — представителя и защитника светской власти в противоположность церковной. Сущностью хри- стианско-римской империи является идея универсальной власти. Но свое происхождение эта идея берет, как мы видели, не из древнего Рима.
Новый принцип принесла религия: обнаруженная истина, царство Бога на земле, чисто идеальная, основанная на идеях, через идеи владеющая людьми сила.
Правда, императоры этот принцип в интересах своего господства некоторым образом секуляризовали, но как только они его вообще приняли, они его использовали. Император, не принадлежащий к римской церкви, не являющийся главой и оплотом универсализма религии, не был бы императором. Спор между императором и папой это всегда спор внутри Церкви. Один хочет большего влияния Regnum, другой — Sacerdotium. Но мечта об универсализме для обоих общая, как и верность императорско-римской церкви, которая призвана быть связующей душевной цементирующей силой мировой империи. Один раз император возводит папу в сан «императорским полновластием» (как в 999 году Оттон III Сильвестра II), т. е. он бесспорный автократ; в другой раз папа коронует императора «полнотой папской власти» (как в 1131 году Иннокентий II Ло- таря). Первоначально императоры назначают всех епископов, позже на это право претендуют папы. Могло произойти так, что собор епископов брал на себя высшую власть, объявлял себя «непогрешимым» и смещал и заключал в тюрьму (как в Констанце в 1415 году), в то время как император сидел среди прелатов как беспомощный зритель, даже не в состоянии защитить от смерти Гуса. И так далее. Очевидно, здесь везде речь идет о спорах о компетенции внутри Церкви, т. е. внутри универсалистски представляемой теократии. Когда немецкие архиепископы командовали армией, которую Фридрих I в 1167 году направил против Рима и папы, было бы странно видеть в этом действительное сопротивление светской власти церковной. Точно также было бы странно объяснять смещение Грегора VII Вормским синодом в 1076 году антицерковным движением Генриха IV, так как почти все епископы Германии и Италии подписали императорский декрет, с обоснованием того, что «папа присваивает себе неизвестную до сих пор власть, уничтожая права других епископов».203 Естественно, я совершенно далек от того, чтобы отрицать большое политическое значение всех этих процессов, а также их последствия для укрепляющегося национального сознания, но я утверждаю, что здесь речь идет лишь о борьбе и интригах внутри господствовавшей в то время универсальной системы Церкви, в то время как та борьба, которая решала дальнейший ход мировой истории, в противоположность императору и папе — т. е. в противоположность церковному государственному идеалу — велась князьями, дворянством и бюргерством. Это означало борьбу против универсализма, и если вначале она опиралась не на нацию, поскольку таковой еще не существовало, то неизбежно вела к ее образованию, так как нации являются оплотом против деспотии римской мировой имперской мысли.