То, что я начинаю эту главу и вместе с этим новый раздел произведения со ссылки на Италию, происходит не из–за какой–то хронологической добросовестности. Было бы недопустимо утверждать, что rinascimento свободной германской индивидуальности началось в Италии, скорее там только выросли его первые непреходящие цветы культуры. Но я хотел бы обратить внимание на то, что даже здесь, на юге, у ворот Рима, воспламенение гражданской независимости, промышленного труда, научной серьезности и художественной творческой силы было полностью германским действием, при этом антиримским. Об этом свидетельствует взгляд на то время (к которому я еще вернусь), ничуть не меньше — взгляд на сегодняшний день. Два обстоятельства тем временем способствовали уменьшению и ослаблению германской крови в Италии. Первое — беспрепятственное слияние с неблагородным смешанным народом, второе — истребление германского дворянства в бесконечных гражданских войнах, в битвах между городами, в результате кровной вражды и иных проявлений диких страстей. Стоит только прочитать историю одного из тех городов, например, почти полностью готско-лангобард- ской общественной верхушки Перуджии (Perugia)! Почти непостижимо, что при таком непрерывном уничтожении целых семей (начавшемся после того, как город стал независимым) отдельные ветви остались почти истинно германскими до XVI века, но затем германская кровь была исчерпана.236 Очевидно, торопливо достигнутая культура, энергичное освоение чужеродного образования, к тому же, как резкая противоположность, внезапное открытие родственного эллинизма, возможно, начинающееся скрещивание с ядовитой для германцев кровью... очевидно, все это не только привело к удивительной вспышке гения, но одновременно породило неистовство.237 Если требуется объяснить родство между гением и безумием, то в Италии это Tre-, Quqttro и Cinquecento! Имея непреходящее значение для нашей новой культуры, этот «ренессанс» сам по себе тем не менее производит скорее впечатление пароксизма умирающего, чем явления, гарантирующего жизнь. Как по волшебству вырастает тысяча великолепных цветов там, где до этого царило однообразие духовной пустыни, все вдруг расцветает, пробуждающийся талант с головокружительной быстротой достигает небывалых высот: Микеланджело мог бы быть почти единственным личным учеником Донателло, и только по воле случая Рафаэль не учился у Леонардо. Наглядно представить себе эту одновременность можно, если подумать, что годы жизни Тициана простираются от Сандро Боттичелли до Гвидо Рени! Но пламя гения погасло быстрее, чем вспыхнуло. Когда сердце билось особенно гордо, тело уже полностью разлагалось. Ариост (родился за год до Микеланджело) называет Италию, окружавшую его, «вонючей клоакой»:
О d'ogni vizio fetida sentina,
Dormi, Italia imbriaca!
Orlando furioso. XVII, 76
Если до сих пор я говорил только об изобразительном искусстве, то это для простоты и движения в наиболее знакомой области, но повсюду встречалось одно и то же: когда Гвидо Рени был совсем юным, умер Тассо и вместе с ним итальянская поэзия, несколько лет спустя Джордано Бруно взошел на костер, Кампанелла на дыбу — это был конец итальянской философии, а незадолго до Гвидо вместе с Галилеем закончилась итальянская физика — в лице Убалди (Ubaldi), Варро (Varro), Тартаглиа (Tartaglia) и др., но прежде всего вспомним Леонардо да Винчи с его так блестяще начавшейся карьерой. К северу от Альп ход истории был другим: там никогда не было такого расцвета, но никогда и подобной катастрофы. Эта катастрофа допускает только одно объяснение: исчез творческий дух, иными словами, исчезла раса, из которой он происходил. Одно–единственное посещение галереи Берлинского музея, где выставлены бюсты многих личностей, подтвердит, что тип великих итальянцев сегодня полностью искоренен.238 Время от времени промелькнет напоминание об этом, если рассмотреть группу великолепных, гигантских поденщиков, которые строят наши улицы и вокзалы: физическая сила, благородный лоб, смелый нос, полные огня глаза. Но это только бедные оставшиеся в живых остатки после кораблекрушения итальянского германизма. Физическое исчезновение достаточно объясняется указанными причинами, но сюда добавляется еще одна очень важная: были морально растоптаны определенные духовные направления, а вместе с ними душа расы (так сказать). Благородного человека низводили до рабочего на земле, непородистый становился господином и распоряжался по своему усмотрению. Виселица Арнольда фон Бресция (Arnold von Brescia), костер Савонаролы и Бруно, щипцы для пытки Кампанеллы и Галилея — только видимые символы ежедневной, повсеместной борьбы против германского, систематического искоренения свободы индивидуальности. Доминиканцы стали реформаторами Церкви и философами, иезуиты предварительно позаботились против подобных заблуждений. Если хотя бы немного знать об их деятельности в Италии сразу с начала XVI века — что-нибудь из истории их ордена от их почитателя Бусса (Buss) — не станешь удивляться внезапному исчезновению всего гениального, т. е. всего германского. Рафаэль еще осмелился установить посреди Ватикана (в «Диспуте») вечный памятник пламенно почитаемому им Савонароле, Игнатий же, напротив, запретил даже произносить имя тосканца.239 Кто сможет сегодня быть в Италии и общаться с ее любезными, одаренными жителями и не ощущать с болью, что здесь погибла нация, безнадежно погибла, потому что ей недостает внутренней движущей силы, величия души, соответствующих ее таланту? Эту силу дает только раса. У Италии она была, пока в ней были германцы. И сегодня ее население в тех областях, которые раньше особенно плотно населяли кельты, немцы и норманны, отличается истинно германским трудолюбием и рождает мужей, которые с отчаянной энергией стремятся удерживать землю и направлять ее на славный путь: Савояр (Cavour), основатель новой империи, происходит с крайнего севера, Криспи (Crispi), который мог провести через все подводные камни, родился на крайнем юге.