Небезынтересно заметить — даже если из боязни исторического философствования я сделаю это лишь попутно, — что характерный, неистребимый индивидуализм истинных германцев совпадает с этой расположенностью «к пластичности» расы. Новый род предполагает возникновение новых индивидуумов. То, что постоянно существует готовность появления нового рода, доказывает, что постоянно существуют особые, отличающиеся от других индивидуумы, в нетерпении грызущие узду, которая сдерживает свободу развития их оригинальности. Хочу утверждать: каждый значительный германец есть virtualiter, отправная точка нового рода, нового диалекта, нового мировоззрения.244
Тысячи и миллионы таких «индивидуальностей», т. е. настоящих личностей, создали новый мир.245
Так мы признаём германцев создателями и признаём правоту Якоба Гримма, утверждавшего, что «глубочайшее заблуждение» думать, что что–то великое может появиться из «бездонного моря всеобщности, универсальности».246 У германцев мы видим самые различные индивидуальные племена, многообразное скрещивание племен, окруженных там, где нарушены границы сколько-нибудь чистого германизма народами и пронизанных внутри группами и индивидуальностями, которые (см. с. 491 (оригинала. — Примем. пер.)) можно рассматривать как на половину германцев, на четверть, одну восьмую, одну шестнадцатую, но которые под неустанным влиянием этого среднего, творческого духа вносят свой вклад в работу: когда короли строят, есть работа для ломовых извозчиков.
Так называемое «человечество»
Чтобы ориентироваться в истории становления нового мира, мы никогда не должны упускать из виду его специфический германский характер. Потому что, если мы говорим о человечестве в общем, если мы думаем, что видим в истории развитие, прогресс, воспитание и т. д. «человечества», мы покидаем надежную почву фактов и витаем в воздушных абстракциях. Этого человечества, о котором уже так много философствовали, что оно страдает тяжелым недугом, вообще не существует. Природа и история дают нам большое количество различных людей, но не одно человечество. Даже гипотеза, что все эти люди как побеги одного-единственного древнего рода физически родственны друг с другом, имеет такую же ценность, как теория о небесной сфере Птолемея. Потому что она наглядно поясняла очевидное, видимое, в то время как всякое умозрительное рассуждение о «происхождении» людей подступается к проблеме, которая прежде всего существует только в фантазии мыслителя, не дана опытом, и выслушана перед метафизическим форумом, чтобы быть проверенной на допустимость. Если же этот вопрос о происхождении людей и их родстве друг с другом однажды выйдет из области фраз в область эмпирически доказуемого, с его помощью трудно будет дать оценку истории, так как всякое объяснение на основании причин подразумевает regressus in infinitum. Это похоже на развертывание географической карты: мы постепенно видим новое, но такое новое, которое принадлежит старому, даже если полученное таким образом увеличение рассматриваемой площади обогащает наш ум, но каждый отдельный факт остается прежним, и весьма сомнительно, что суждение станет значительно более острым благодаря знанию всех взаимосвязей, зато вполне вероятен противоположный результат. «Опыт безграничен, потому что всегда может быть открыто новое», — говорит Гёте в своей критике Бэкона фон Верулама (Bacon von Verulam) и так называемого индуктивного метода. Сущность же и цель суждения есть ограничение. Острота, а не объем обусловливают превосходство суждения, поэтому всегда не так важно, сколько охватывает взгляд, как насколько точно. Поэтому внутренне оправданы новые методы исследования истории, которые перешли от общих философствующих объяснений к точным отдельным фактам. Пока историческая наука блуждает в «безграничных эмпиреях», она не дает ничего, кроме «перелопачивания ощущений» (как в праведном гневе бранит Юстус Либиг (Justus Liebig) определенные индуктивные методы исследования).
247 С другой стороны, совершенно очевидно, что точное знание одного-единственного случая дает для суждения больше, чем обзор тысячи туманных случаев. Древнее выражение поп multa, sed multum повсюду оправдывается и учит нас — с первого взгляда это незаметно — правильному методу обобщения, который состоит в том, что мы никогда не покидаем область фактов и не успокаиваемся, подобно детям, при так называемых «объяснениях» из причин (меньше всего при абстрактных догмах о развитии, воспитании и т. д.), но стараемся более четко увидеть сам феномен в его автономном достоинстве. Если необходимо упростить отдаленные исторические комплексы, но правдиво обобщить их, необходимо взять неоспоримые конкретные факты, не подводя под них теорию. Вопрос «почему» потребуется, но он должен возникать во вторую очередь, не в первую. Преимущество остается за конкретным. Вооружившись абстрактным понятием человечества и связанными с ним предпосылками, рассматривать явления истории и судить о них есть безумное начинание. Люди, существующие в действительности, со своей индивидуальностью, с национальными различиями — это все, что мы знаем о человечестве, этого мы и должны держаться. Таким конкретным фактом является, например, эллинский народ. Являются ли эллины родственным народом с народами Италии, кельтами и индоиранцами, соответствует ли различие их родов, которое мы видим уже в древности, различной степени смешения людей отдельного происхождения или является следствием географических условий и т. д., — все это спорные вопросы, ответ на которые, даже самый точный, ничего не изменит в великом, неоспоримом факте эллинизма с его особым, не похожим ни на какой другой, языком, с его особыми добродетелями и пороками, его невероятным талантом и своеобразной ограниченностью духа, его непостоянством, трудолюбием, его сверххитрыми методами ведения дел, его философским досугом, его головокружительным полетом фантазии. Такой факт истории полностью конкретный, очевидный, ощутимый и одновременно неисчерпаемый. Право же, нескромно с нашей стороны, что нас не удовлетворяет подобная неисчерпаемость, но совсем глупо, если мы этот феномен (вновь говоря словами Гёте) не оцениваем по достоинству, но пытаемся пространно «объяснить», в то время как в действительности только разбавляем его, пока глаз не перестанет его различать. Например, когда творческие достижения эллинов объясняют финикийскими и другими псевдосемитскими идеями и воображают, что объясняют таким образом это беспримерное чудо. Бесконечный и необъяснимый феномен эллинизма этим фактом только расширяется, но ни в коей мере не объясняется. Финикийцы внесли элементы вавилонской и египетской культуры повсюду, почему же посев взошел только там, где жили эллины? И почему не у тех же финикийцев, которые должны стоять на более высокой ступени образования, чем те люди, которым они, якобы, едва только передали начала образования?248