Я проследил столь распространенную у нас манеру мышления до абсурда, чтобы наглядно показать на примерах самых крайних заблуждений, куда она приводит. Пробудившееся недоверие, оглядываясь назад, будет обнаруживать, что самые разумные и достоверные наблюдения в отношении таких феноменов, как человеческая раса, не имеют ценности как объяснения, но означают лишь расширение кругозора, в то время как сам феномен в его конкретной реальности по-прежнему остается единственным источником здравых суждений и настоящего понимания. Хотелось бы думать, что я сумел доказать, что существует иерархия фактов и что мы строим воздушные замки, когда мы их поворачиваем назад. Так, например, понятие «индоевропеец» или «ариец» является допустимым и способствующим развитию, когда мы создаем его из надежных, проверенных, неоспоримых фактов такого явления, как индуизм, иранизм, эллинизм, римлянизм, германизм (индийцы, иранцы, эллины, римляне, германцы). При этом мы ни на минуту не покидаем почву действительности, не обязуемся выдвигать гипотезы, не перекидываем воздушных мостов через пропасть причин неизвестных взаимосвязей. Мы обогащаем наши представления смысловыми построениями и, соединяя очевидно родственное, мы учимся одновременно отделять это от неродственного и готовим возможность дальнейшего понимания и все новых открытий. Но как только мы переворачиваем метод и берем отправной точкой гипотетического арийца — человека, о котором мы ничего не знаем, которого реконструируем из отдаленных, непонятных легенд, склеиваем из крайне сложно объяснимых языковых признаков, человека, которого каждый, подобно фее, может наделить всеми талантами, какими захочется, — то мы витаем в небесах и выносим одно ложное суждение за другим, великолепный пример чего можно найти в книге графа Гобино «Inegalite des races humaines» («Опыт о неравенстве человеческих рас»). Гобино и Бакль являются двумя полюсами одинаково неверного метода: один как крот прорывает ход в темноте под землей и считает, что землей можно объяснить цветы, неважно, стоят рядом роза и чертополох; другой воспаряет от почвы фактов, и фантазия его взлетает так высоко, что видит все в искаженной перспективе с высоты птичьего полета и вынуждена рассматривать эллинское искусство как симптом декадентства и восхвалять разбойничье ремесло гипотетического древнего арийца как самое благородное дело человечества!
Понятие «человечество» прежде всего ничего больше, как языковой паллиатив, collectivum, который смывает характерные черты в человеке, особенно его личность, и делает невидимой красную нить истории — различные индивидуальности народов и наций. Я допускаю, что понятие человечества тоже может приобрести положительное содержание, но только при условии, что в основу заложены конкретные факты отдельных индивидуальностей народов, затем их различают и соединяют в более общие понятия расы, эти более общие, вероятно, еще раз упорядочат между собой, а затем то, что парит высоко в облаках, почти невидимое невооруженным взглядом, и есть «человечество».
Но мы никогда не возьмем это человечество за исходный пункт для оценки человеческих вещей, потому что каждый поступок на земле совершается определенными людьми, не абстрактными. Мы никогда не возьмем его и за конечный пункт, потому что индивидуальное ограничение исключает возможность общепринятого. Еще Зороастр мудро сказал: «Люди не похожи друг на друга ни мыслями, ни желаниями, ни словами, ни поступками, ни религией, ни умственными способностями: кто любит свет, того место под небесными светилами, кто тьму, тот принадлежит силам ночи».251
Мне не хотелось теоретизировать, но пришлось. Так как теория — теория единого человечества252 — стоит на пути любого правильного взгляда на историю нашего времени и вообще любого времени и так вошла в нашу плоть и кровь, что ее нужно выжигать как сорняк, прежде чем с надеждой на понимание сказать очевидную истину: наша сегодняшняя цивилизация и культура — специфически германские, они являются исключительно делом германизма. Это великая, центральная правда, конкретный факт, которому нас учит история последней тысячи лет на каждой странице. Германцы брали идеи отовсюду, но они их ассимилировали и делали своими. Так, например, идея производства бумаги пришла из Китая, но только германцы использовали ее для книгопечатания.253 Занятие древностью, раскопки древних произведений искусства пробудили в Италии художественные образы, но даже скульптура с самого начала отличалась от эллинской традиции, поставив целью характерное, нетипичное, индивидуальное, неаллегорическое. Архитектура заимствовала только некоторые детали, живопись не заимствовала ничего из классической древности. Это были примеры, похоже германцы действовали во всех областях. Даже римское право никогда не было перенято полностью, более того, некоторыми народами, особенно так мощно расцветшими англосаксами, вопреки всем королевским и папским интригам, полностью отвергалось. То, что воздействовало на германские силы, действовало, как мы видели в начале этой главы на примере Италии, преимущественно как препятствие, как разрушение, как отклонение необходимого для этого особого типа людей на пути. Там же, где было преобладание германцев количеством или большей чистотой крови, все чужое увлекалось в том же направлении, и негерманцы должны были стать германцами, чтобы чем-то быть и что–то значить.