Конечно, нельзя брать слово «германец» в обычном узком смысле. Этот раскол противоречит фактам и делает историю настолько неясной, как будто смотришь сквозь треснувшее стекло. Если же признать очевидное первоначальное равенство народов, вышедших из Северной Европы, и одновременно причину их различной индивидуальности и сегодня проявляющейся в необыкновенной пластичности, в склонности германизма к продолжению развития индивидуальности, сразу станет понятно, что то, что мы называем европейской культурой, в действительности не европейская, но специфически германская. В сегодняшнем Риме мы обнаруживаем лишь половину стихии этой культуры, весь юг Европы, где, к сожалению, никогда не был истреблен хаос народов и где он сегодня, по закону природы, как было подробно рассказано в главе 4, быстро растет, вынужденно плывет в том же направлении: он не может сопротивляться силе нашей цивилизации, но внутренне он ей едва ли принадлежит. Если ехать на восток, то на поезде мы пересечем границу примерно в 24 часах от Вены. Оттуда до самого Тихого океана ни один дюйм не затронут нашей культурой. Севернее от воображаемой линии лишь рельсы, телеграфные столбы и казачьи заставы свидетельствуют о том, что чисто германский монарх во главе народа, чей деятельный, творческий элемент, по крайней мере наполовину германский, начал простирать творческую руку над этими гигантскими областями. Но рука эта достигает только до совершенно антагонистической нам цивилизации и культуры китайцев, японцев, тонкийцев и т. д. Elisee Reclus, известный географ, уверял меня, когда он только что закончил изучение литературы о Китае для своей «Geographie Universelle», что ни один европеец, даже те, кто подобно Рихтхофену (Richthofen) и Харту (Harte) прожили там много лет, ни один миссионер, проведший всю свою жизнь в самом центре страны, не сможет сказать о себе: Jiai connu un Chinois. Личность китайца для нас непроницаема, так же как и наша для него: охотник благодаря симпатии больше понимает душу своей собаки, а собака душу хозяина, чем этот же хозяин поймет душу китайца, с которым он идет на охоту. Все разглагольствования о «человечестве» ничем не помогут в этом объективном факте. Но тот, кто пересечет океан до Соединенных Штатов, среди новых лиц, в новом индивидуальном национальном характере вновь обнаружит нашу германскую культуру, то же можно сказать и о человеке, который после четырех недель путешествия прибудет на австралийское побережье. Нью-Йорк и Мельбурн сегодня более «европейские», чем Севилья или Афины, не внешне, но скорее по предприимчивости, работоспособности, интеллектуальности, в искусстве и науке, в отношении общего морального уровня, короче говоря, в жизненной энергии. Эта жизненная энергия есть великолепное наследие наших предков: когда–то ей обладали эллины, когда–то римляне.
Только осознание строго индивидуального характера нашей культуры и цивилизации позволяют нам правильно судить о себе, о себе и о других. Потому что сущность индивидуального есть ограничение и обладание собственным лицом, и поэтому предвестником к пониманию истории, как это сформулировал Шиллер, является «научиться постигать индивидуальность вещей верным и целомудренным чувством».