Германский мир
Уже взгляд на то, что создали германцы, весьма поучителен. Это могло бы быть моей задачей в данной главе. Постепенное «возникновение нового мира» означало бы изобразить постепенное возникновение германского мира. По моему мнению, главное для решения при постановке и обосновании этой большой теоремы о том, что новый мир является специфически германским, уже произошло. Признание этого имеет настолько важное, настолько решающее значение для понимания прошлого, настоящего и будущего, что я хочу еще раз сделать краткое обобщение.
Цивилизация и культура, вышедшие с Севера Европы и владеющие сегодня значительной частью мира (в различной степени), являются плодом германизма. То, что в них есть негерманского — является либо еще не выделенной чуждой частицей, насильно внесенной в древние времена и находящейся в крови как болезнь, или это чужой товар, плывущий под германским флагом, под германской защитой и с германскими привилегиями, как недостаток нашей работы и развития, который будет плыть до тех пор, пока мы не пустим ко дну эти пиратские корабли. Это дело германизма, несомненно, величайшее из всех человеческих достижений. Оно было создано не иллюзиями гуманизма, но здоровой, себялюбивой силой, не преклонением перед авторитетами, а свободным исследованием, не скромностью, но ненасытной алчностью. Родившись позже всех, род германцев мог использовать достижения предыдущих народов, но это ни в коей мере не свидетельствует о всеобщем прогрессе человечества, но лишь о выдающейся работоспособности определенного человеческого вида, работоспособности, которая, как доказано, постепенно уменьшается вследствие проникновения негерманской крови или же только (как в Австрии) негерманских принципов. То, что господство германизма является счастьем для всех жителей земли, никто не может доказать. С самого начала и до сегодняшнего дня мы видим, как германцы уничтожают целые племена и народы или убивают медленно, деморализуя, чтобы получить для себя место. Германцы только с их добродетелями и без их пороков, как то: жадность, жестокость, предательство, пренебрежение всеми правами, кроме собственного права на господство (с. 503 (оригинала. — Примем. пер.)) и т. д. — могли бы одержать победу, этого никто не станет утверждать, но каждый должен согласиться, что именно там, где они были особенно жестоки, например англосаксы в Англии, германский орден в Пруссии, французы и англичане в Северной Америке, закладывались самые высокие и нравственные основы.
Вооружившись различными познаниями, проистекающими из одного центрального, мы могли бы рассмотреть вопрос германцев с пониманием и без предубеждений, каким образом приблизительно с XII века происходило его развитие, когда оно начало приобретать четкие очертания, в его непрерывном натиске, вплоть до сегодняшнего дня. Мы даже смеем надеяться в некоторой степени неопровержимо преодолеть нашей точкой зрения самый крупный недостаток — а именно то, что мы все еще находимся в развитии (следовательно, видим только фрагмент). Однако моя работа относится только к XIX веку. Далее я не буду подробно изображать это столетие, только если более основательно рассмотрю его общие достижения. В данной книге я пытаюсь обнаружить основы действий и ошибочных предположений этого уходящего века, более ничего. Не хотелось бы присваивать себе право сделать лишь набросок истории культуры всего славяно-кельто-германизма до 1800 года точно так же, как и историческое изображение при обсуждении борьбы в религии и в государстве в течение первого тысячелетия. Это не заложено в план данной книги, и я не имею к этому способностей. Я мог бы почти закончить данный том, после того как я четко изобразил самую основную из всех основ — германизм. Я сделал бы это, если бы знал книгу, к которой я мог бы отослать своего друга и коллегу, необразованного читателя, для ориентации о развитии германизма до 1800 года во всеобъемлющем и одновременно индивидуализированном смысле. Но я такой не знаю. То, что политической истории недостаточно, совершенно понятно: это было бы то же самое, как если бы физиолог хотел ограничиться знанием остеологии. Еще менее пригодны для указанной цели появившиеся истории культуры, где поэты и мыслители представлены руководителями, политическим же формам совсем не уделяется внимания. Это значит изображать тело, не учитывая лежащий в основе скелет. Кроме того, наиболее серьезные книги такого рода рассматривают по большей части лишь определенные периоды, такие как XVI и XVII века: «Карл» Грюна, «Ренессанс» Буркхардта, «Столетие Людовика XIV» Вольтера и т. д., или ограниченные области, например, «Цивилизация в Англии» («Civilisation in England») Букле (собственно в Испании, Шотландии и Франции), «Rambaud Civilisation Fran9aise, Henne am Rhyn Kulturgeschichte der Juden» («История культуры евреев»), «Draper Intellectual Development of Europe» («Интеллектуальное развитие в Европе»), «Lecky Rationalismus in Europe» («Рационализм в Европе») и т. д. Литературы очень много, но в ней я не нахожу произведения, изображающего общее развитие германизма как живого, индивидуального организма, у которого все проявления жизни: политика, религия, экономика, промышленность, искусство и т. д. — органически связаны друг с другом. Больше всего моим требованиям могла бы отвечать достаточно подробная «Немецкая история» Карла Лампрехта, но, к сожалению, это только «немецкая» история, рассматривающая только фрагмент германизма. Именно в таком произведении становится понятно, насколько щекотливо смешение понятий «германский» и «немецкий», оно все запутывает. Потому что прямое присоединение немцев к древним германцам заслоняет факт, что не немецкий Север Европы является почти чисто германским в самом узком смысле слова и не замечает, что именно в Германии, в центре Европы, произошло слияние трех ветвей: кельтов, германцев, славян — в результате чего этот народ получил свою особую национальную окрашенность и богатство своих дарований и задатков. Кроме того, теряют из вида преимущественно германский до революции характер Франции и органическое основание очевидного родства между характером и достижениями Испании и Италии в ранние века и Севера. Как прошлое, так и настоящее представляют поэтому загадку. И поскольку нет оценки главных взаимосвязей, невозможно правильно понять жизнь всех тех отдельных людей, которых с такой любовью и пониманием изображает Лампрехт. Многие считают, что его подход охватывает слишком много и поэтому он не нагляден. Но как раз наоборот, ограниченность точки зрения мешает пониманию. Было бы проще изобразить общее развитие германизма коротко и ясно, как одну из составных частей.