Греки были малонаблюдательны и никогда не были объективны, они сразу бросались в теорию и гипотезы, т. е. в науку и философию. Страстное терпение, которого требует труд открытия, не было им дано. Напротив, мы, германцы, обладаем особой склонностью к исследованию природы, и эта склонность не есть что–то поверхностное, но тесно связана с глубочайшими глубинами нашего существа. Мы не особенно сильны как теоретики — филологи признают, что индиец Панини (Pänini) превосходит крупнейших современных специалистов по грамматике,303 юристы говорят, что древние римляне намного превосходили нас в юриспруденции уже после того, как мы обогнули под парусом Землю, нам необходимо было подробно доказывать и столетиями разъяснять, что она круглая, чтобы мы в это поверили, в то время как греки, которые знали только Средиземное море, уже давно показали это путем чистой науки. Мы прекрасно обходимся с эллинскими атомами, индийским эфиром, вавилонской эволюцией, несмотря на необычайный рост знаний. Но как первооткрывателям у нас нет соперников. Упомянутый мной будущий историк германской цивилизации и культуры должен будет сделать здесь четкое различие, и затем долго и подробно остановиться на наших открытиях.
Открытие предполагает прежде всего детскую непосредственность — отсюда широко раскрытые детские глаза, которые приковывают внимание на таких лицах, как, например, Фара- дей. Вся тайна открытия заключается в том, чтобы дать говорить природе. Для этого необходимо большое самообладание, его не было у эллинов. Их гениальность заключалась в творческой силе, наша — в способности воспринимать, потому что природа не подчиняется слову, она не говорит так, как хотят люди, и то, что они хотят, но в результате бесконечного терпения, обязательного подчинения, после тысяч осторожных опытов мы обнаружили, как можно ее спрашивать, на какие вопросы она любит отвечать, на какие нет. Отсюда наблюдение есть хорошая школа выработки характера: оно тренирует терпение, обуздывает своенравие, учит обязательной правдивости. Эту роль играло наблюдение природы в истории германизма, эту роль оно могло бы играть завтра в наших школах, если бы развеялась ночь средневековых предрассудков и мы пришли к пониманию, что не лопотание на мертвых, непонятных языках устаревших мудрых высказываний, не знание так называемых «фактов» и еще менее наука, но метод получения знаний — особенно наблюдение — должно быть основой любого воспитания, единственной дисциплиной, которая формирует одновременно ум и характер, дарит свободу и все же не развязность, и делает для каждого доступным источник истины и оригинальности, потому что здесь мы вновь видим соприкосновение знания и культуры и еще лучше понимаем, насколько первооткрыватели и поэты принадлежат к одной семье: действительно оригинальной — повсюду и всегда — является только природа. «Только природа бесконечно богата, и только она одна создает великого художника».304 Люди, которых мы называем гениями: Леонардо, Шекспир, Бах, Кант, Гёте, — необыкновенно тонко организованные наблюдатели, но не в смысле раздумья и ощупывания, но скорее в смысле виденья, а также накопления и обработки увиденного. Эта сила видеть, т. е. способность отдельного человека так поставить себя по отношению к природе, что он внутри своих определенных индивидуальных границ воспринимает ее вечную творческую оригинальность и сам становится творческим и оригинальным, это зрение может быть натренировано и развито. Лишь немногие выдающиеся люди творчески используют его, но тысячи способны к оригинальным достижениям.
Парализующее окружение
Если склонность к исследовательскому открытию присуща германцам, почему она пробудилась так поздно? Она пробудилась не поздно, ее систематически подавляли другие силы. Как только переселение с его непрерывными войнами позволяло себе небольшую передышку, мы видим жаждущих знаний и прилежно исследующих германцев. Карл Великий и король Альфред — общеизвестные примеры (с. 317 (оригинала. — Примеч. пер.)). Уже об отце Карла, Пиппине, мы читаем у Лампрехта,305 что он «особенно понимал естественные науки».306 Решающее значение имеет высказывание такого человека, как Скот Эригена (IX век), что природу можно и нужно исследовать, только в этом выполнение ее божественной цели.307 Как жилось этому при всей его любознательности крайне набожному и (характерным образом) склонному к мечтательной мистике человеку? По приказу папы Николая I его изгнали с должности преподавателя в Париже и в конце концов убили, и еще четыре века спустя его произведения, нашедшие среди религиозных, антиримски настроенных германцев различных наций широкое распространение, повсюду разыскивали и сжигали посланцы Гонориуса III (Honorius). Подобное происходило при всяком оживлении стремления к знаниям. Именно в XIII веке, когда работы Скота Эригены так усердно предавали сожжению, родился непостижимый великий ум, Роджер Бэкон,308 который старался воодушевить на исследование Земли, «начав путешествие на запад, чтобы приплыть на восток», который сконструировал лупу и теоретически разработал телескоп, который первым доказал значение научных, строго филологически обработанных знаний языка и т. д. до бесконечности, и который прежде всего, раз и навсегда представил принципиальное значение наблюдения природы как основу любого действительного знания и все свое состояние отдал на физические эксперименты. Какое вдохновение находил этот ум, как никакой другой способный привести германизм к внезапной вспышке всех его духовных способностей? Сначала ему запретили записывать результаты его опытов, сообщать о них миру, затем за чтение уже вышедших его книг наказывали отлучением от Церкви, затем были уничтожены его бумаги — плод его научных исследований, затем его заточили в застенок, где он провел много лет до самой смерти. Борьба, которую я кратко описал на двух примерах, продолжалась века и стоила многой крови и страданий. В сущности это та же самая борьба, которая изображена мной в восьмой главе: Рим против германизма. Потому что, что бы ни думали о римской непогрешимости, любой непредвзятый человек согласится: Рим постоянно с безошибочным инстинктом умел задерживать то, что способствовало развитию германизма и оказывал содействие тому, что должно было ему сильно повредить.