Но чтобы лишить дело остроты, которая еще и сегодня может повредить, следует проследить его до чисто человеческой сути: что мы там найдем? Мы обнаружим, что фактическое, конкретное знание, т. е. дело трудного, кропотливого открытия имеет смертельного врага: всезнайство. Мы встречались с этим у иудеев (с. 382 (оригинала. — Примем пер.)). Если имеешь священную книгу, в которой собрана вся мудрость, то всякое исследование так же излишне, как и преступно: христианская церковь переняла иудейскую традицию. Это столь роковое для нашей истории присоединение происходит непосредственно перед нашими глазами, оно может быть шаг за шагом доказано. Древние Отцы Церкви единодушно проповедуют, со ссылкой на иудейскую Тору, презрение к искусству и науке.
Амвросий, например, говорит, что Моисей был воспитан во всей светской мудрости и доказал, что «наука есть вредная глупость, от которой следует отвернуться, пока не сможешь найти Бога». «Заниматься астрономией и геометрией, следить за движением Солнца и звезд и составлять карты стран и морей значит пренебречь спасением души ради праздных вещей».
309 Августин позволяет следить за движением Луны, «потому что иначе невозможно правильно определить время Пасхи». В остальном он считает занятие астрономией потерей времени, поскольку она отвлекает внимание от нужных вещей на ненужные! Он объявляет также все искусство «принадлежащим к классу излишних человеческих учреждений».310 Эта еще неподдельная иудейская позиция древних Учителей Церкви означает enfance de l'art, этого было достаточно, чтобы держать варваров как можно дольше в глупости. Но германцы были варварами только внешне: когда они пришли в себя, их культурные склонности развились сами собой, и тогда понадобилось ковать другое оружие. Родившийся на далеком юге, перешедший на сторону врага германец немецкого происхождения Фома Аквинский стал самым знаменитым кузнецом этого оружия. По поручению Церкви он старался погасить жажду знаний своих братьев по племени, предлагая им законченное божественное всезнание. Его современник Роже Бэкон мог шутить о «мальчике, который учит всех, сам никогда ничему не учившись», потому что Бэкон наглядно показал, что нам недоставало основ для простейших знаний и показал, каким образом можно это положение исправить. Но что нам до благоразумия и истины? Фома, утверждавший, что священного учения Церкви совместно с почти столь же священным Аристотелем достаточно, чтобы дать бесспорный ответ на любой вопрос (см. с. 683 (оригинала.— Примеч. пер.)), а всякое прочее исследование излишне и достойно проклятия, был объявлен святым, Бэкон же был брошен в застенок. Всезнанию Фомы действительно удалось на три века полностью приостановить начавшееся дело математических, физических, астрономических и филологических исследований!311