Трудно сказать, в чем именно состояло "богохульство". Неясно, считалось ли само по себе кощунственным назвать себя Мессией. Скорее всего суть была в оттенках значений. В другом месте Евангелий обвинение в богохульстве связывается с тем, что Иисус оскорбил религиозные чувства ортодоксальных иудеев: во-первых, Он прощал грехи, то есть присваивал себе власть Бога; во-вторых, Он "называл Бога Своим Отцом" (в смысле, отличном от общепринятого "Отец всех израильтян"). По-видимому, оба обвинения отразились в дошедшей до нас беседе Его с первосвященником. Иисуса не только спросили, Мессия ли Он, — Его спросили, считает ли Он себя Сыном Бога. В Евангелии от Марка оба вопроса объединены, но у Луки Его сначала спрашивают: "Если
Ты Христос, скажи нам" (на что ответа нет), а потом: "Итак, Ты — Сын Божий?" (Он ответил: "Вы говорите, что я",-то есть как бы и не ответил, но слова эти можно было принять и за признание.) Создается впечатление, что здесь оборот "Сын Бога" не просто синоним слова "Мессия" — в устах Иисуса он обретает какой-то дополнительный смысл. Это звучит особенно подчеркнуто, когда Он говорит о "Сыне Человеческом", который "будет сидеть по правую руку Всемогущего Бога", связывая сам образ с древним видением окончательной победы, при которой "некто как сын человеческий" облекается высшей властью. Если под "Сыном Человеческим" Он разумел себя (что, как мы видели, не противоречит арамейскому словоупотреблению), священнослужители вполне могли усмотреть здесь богохульство, оскорбляющее самые сокровенные верования и чаяния евреев. Можно ли было подвести это под какое-либо юридически установленное преступление, мы определить не в силах, для этого у нас мало сведений. До сих пор мы во многом основывались на чтении между строк. Во всяком случае, после расследования Иисуса вывели к народу, как виновного в преступлении, с их точки зрения — ужасном. Но Каиафе удалось еще подыскать и обвинение, годное для римского суда: "Мессию" легко было заменить "царем евреев", а этого наместник уже не мог бы оставить без внимания. Обвинение в богохульстве больше не упоминается — для римского суда оно ничего не значило.
Итак, Иисуса обвинили перед наместником в том, что Он называет себя еврейским царем или, другими словами, главой мятежа против императора. Этому, наверное, сопутствовали еще два обвинения (так сказано у Луки, и не исключено, что это правда): Он возмущал народ и призывал не платить подати. Видимо, обвинения эти хранились "про запас". Другими словами, дело представили как чисто политическое, без какой бы то ни было религиозной окраски. Когда читаешь Евангелия, создается впечатление, что прокуратор был бы рад дело прекратить. В этом нет ничего невероятного. Наверное, он так бы и поступил, если бы обвинения переформулировали заново, чтобы они подпадали под юрисдикцию еврейского суда. У Матфея даже есть драматическая сцена, когда Пилату приносят сосуд с водой и он на глазах у всех умывает руки. Вряд ли это следует понимать буквально, но вполне вероятно, что прокуратору и впрямь хотелось "умыть руки". Он на опыте знал, как легко незаслуженно обвинить кого-нибудь из его бесчисленных подданных. Но раз священнослужители настаивали на смертной казни, ему приходилось доводить дело до конца.
Во время Пасхи национальные чувства были подогреты, и едва ли можно удивляться тому, что как раз тогда произошли беспорядки, потребовавшие вмешательства властей. Три "преступника" (как они названы в Евангелиях, использующих официально принятый термин для тех, кого мы могли бы назвать "борцами за свободу") находились под стражей и ожидали казни. Среди них был их предводитель, некий Варавва. Но сейчас прокуратору предстояло разобраться в деле совсем другого обвиняемого, Иисуса из Назарета, который, по утверждению священнослужителей, называл себя царем евреев. Может, он-то и был действительным предводителем "преступников"? Нам ничего не известно о том, какие были доказательства и как в точности проходило дознание. По Евангелиям, оно свелось к единственному вопросу: "Ты еврейский царь?", на который —. в этом согласны все евангелисты — Иисус отвечал: "Так говоришь ты". У Иоанна, кроме того, Иисус сказал в свою защиту, что Он не возглавлял мятежа, ибо у Него не было вооруженных последователей. Но сам Иоанн пишет, что допрос проходил при закрытых дверях, и едва ли он мог точно знать, что там было. Тем не менее слова эти соответствовали истине, и Пилат мог легко догадаться, что, каковы бы ни были "царские" притязания Иисуса (а Он от них не отказывался), для государства Он едва ли представляет опасность. Тогда понятно, почему Пилат не хотел выносить смертный приговор, несмотря на prima facie (На первый взгляд (лат)) презумпцию тяжкой вины, содержащуюся в обвинении.