Бенью улыбнулся.
- И смех и грех. Ладно. Значит, такие будут указания...
Бенью на секунду запнулся.
- Иванчук, - сказал он уже другим тоном, - а ну скажите-ка еще раз, в каких плоскостях прорывы?
- 65/XXI-АНР 1,1, 78/X-АР 0,67 и 77/XIX-АА 3,03.
- Вот! - остановил его Бенью. - Вот: 77/XIX-АА 3,03. Кстати, где след заканчивает фланацию?
- Между плоскостями 4/XVII и 8/XVII. Там тоже есть что-то похожее на прорыв 7/XVII-АК 6,8, но чересчур слабо выражен.
- Далековато, - Бенью с сомнением покачал головой. - На остаточной энергии?.. Нет, для "Ковбоя" далековато. Еще с таким раскладом... 77/XIX-АА 3,03 - вот что нам нужно. Ну, Иванчук?
- Что "ну"?
- 1877 год, Калуга. Это же Циолковский! Понимаете? С этим человеком главное угадать, куда его понесет. Но я, слава богу, играю против него не первый год. В 1877 году Константину Эдуардовичу Циолковскому исполнилось двадцать лет. Время сомнений и мечтаний. Это то, что он любит. Циолковский, Иванчук! Константин Эдуардович!
И Бенью победно вскинул руку.
- Ну что, воеводы, - сказал Болотников. - Давайте совет держать, как нам с Упой быть. Перегороду рушить надобно.
За деревянным столом напротив Болотникова сидели князья Шаховской и Телятевский, казацкий атаман Илейка Муромец, который настойчиво величал себя "царевичем Петром Федорычем", пару его сотников, а также давнишний товарищ Болотникова Алеша Светлый. Князья сидели насупившись; Шаховской сосредоточенно крутил ус, Телятевский держал в левой руке кубок с вином, правой подпирая подбородок. Илейка Муромец пытался глядеть на всех свысока, старательно изображая "царевича". Алеша пожирал Болотникова доверчивыми голубыми глазами.
Все молчали.
- Кто как мыслит? - Болотников вопросительно обвел всех тяжелым взглядом.
- Ясное дело: рушить перегороду, - слабо отозвался Алеша.
Князья молчали.
- Ваське Шуйскому кузькину мать! - вдруг рявкнул царевич Петр, бешено вращая черными зрачками.
Шаховской тяжело вздохнул. Болотников выжидающе смотрел исподлобья.
- Конечно, можно сделать вылазку, - сказал Шаховской. - Но они этого наверняка ждут. А коль ждут - значит, приготовились не хуже нашего и отпор сумеют дать достойный. Посему выжидать следует. Царь Димитрий уже в пути. Не пройдет и двух месяцев, как он будет под стенами Тулы. Вот тогда, как верно заметил Петр Федорыч, и наступит для Шуйского судный день.
- Это так, - согласился Болотников. - Но эти два месяца в городе будет страшный голод. Начнется мор. Не свернет ли народ нам шеи, как считаешь, князь?
Шаховской подумал.
- Я не против вылазки, Иван Исаич. Я лишь говорю, что она ничего не даст. Перегороду порушить не удастся. А попробовать, конечно, можно.
Болотников протянул руку и взял с большого блюда кусок отварного языка. Положил в рот, медленно прожевал. Пригубил вина.
- Помните Калугу? Есть у меня одна мыслишка. Какая?..
- Порох, - выдохнул Алеша.
Когда войско Болотникова сидело в осаде в Калуге, царевы стрельцы возводили деревянный "подмет", под защитой которого намеревались подобраться под самые крепостные стены и подпалить город, построенный сплошь из дерева. Тогда в Калуге Болотников сделал подкоп и подорвал страшный "подмет" к чертовой матери, до смерти напугав царскую рать и обрадовав калужских жителей. С тех пор в нем прочно угнездилось пристрастие к пороху.
- Я думал об этом, воевода, - сказал Шаховской. - Нагрузить ладью порохом и взорвать все их сооружение. Но ладья просто не доплывет, они взорвут ее ранее. Надежда ничтожно мала, ее почти нет. Сидеть, Иван Исаич, сидеть до конца и беречь силы.
Болотников нахмурился. Обратился к Телятевскому:
- А что у тебя на уме, князь? Поведай.
Телятевский поставил кубок, который все время, не опуская на стол, держал в руке.
- Худо мне что-то, - проговорил он.
Затем с трудом встал и пошел вон из горницы.
"Да что это, не пил вроде совсем", - подумал Шаховской.
- Куда ты, князь? - попытался остановить его Болотников.
Телятевский обернулся и поглядел неожиданно мутным взором. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но ноги его подкосились, и он упал на колени. Алеша бросился помочь князю подняться, но тот резко оттолкнул его, коротко вскрикнул и упал без сознания.
Тогда Болотников положил кулаки на стол и, сурово оглядев всех присутствующих, сказал:
- Князь отравлен.
Однако князь не умер. Напротив: утром следующего дня он окончательно пришел в себя, был бодр и весел.
Болотникова это обрадовало. Когда-то, лет двадцать назад, отец князя Андрея Телятевского был хозяином Болотникова, и именно его преследования вынудили молодого тогда Ивана бежать на вольные земли. Об этом вряд ли кто знал, и все же: а вдруг? Поэтому несчастье с Телятевским встревожило Болотникова. Люди могли бы сказать, что Набольший Воевода свел счеты, умертвил князя, добром пришедшего со своими ратниками.
Вообще отношение воеводы к князю было сложное. Вроде и недурной князь человек, и в Болотникове искусство воинское уважает, но Бог знает, чего от него ждать. Все портило одно: вообще-то Андрей Телятевский мог считаться по наследству господином Ивана Болотникова, хотя теперь это казалось уже смешным. И все-таки Болотникову было неприятно.
Воевода рвался действовать, а перед его войском стояла задача отсидеть свой час и выбраться из этой мышеловки. Ох, не любил Болотников взаперти сидеть, ох, не любил!
Он стоял на крепостной стене и смотрел вдаль. Взгляд его был задумчив, даль туманна. В последнее время он все чаще стал появляться на стенах и простаивать вот так, стараясь разглядеть что-то необычное где-то далеко-далеко. Он любил простор. Он привык, что жизнь бьет ключом в нем и вокруг него, и размеренное, нудное сидение в стенах крепости тяготило его, давило на душу тяжелым грузом. Единственным светлым пятном была эта голубизна там, над горизонтом. Он даже отослал зачем-то Алешу, который постоянно крутился рядом, чтобы побыть сейчас одному.
Но его одиночество нарушил Андрей Телятевский.
- Хороший день, воевода, - сказал он, поднимаясь на стену.