Болотников Бенью понравился. Бенью сразу сделал попытку найти в его глазах остаток разговора с Андриевским, однако ничего такого там не было. Видимо, Бенью все-таки успел и появился здесь еще до разговора. Теперь оставалась сущая мелочь, найти в крепости самого Андриевского.
Тула-1607 ничего особенного из себя не представляла: город, похожий на многие другие в жизненном пространстве. Телесная субстанция Бенью, как и положено, была широкоплечей, здоровой, ничуть не похожей на самого Бенью, зато — знакомой со всеми видами единоборств, с которыми был знаком Бенью. Бенью вспомнил добрым словом инженерный отдел Службы. «Для разрушения данной телесной субстанции и возвращения в Нулевую Плоскость девять раз нажать на родинку под правым соском». Что ни говори, а инженеры сделали большой шаг вперед. Сколько раз Бенью приходилось прыгать из плоскости в плоскость, сколько раз он разрушал за собой использованные тела и, кроме нескольких случаев, практически не испытывал неприятных ощущений. Правда, то, что он чувствовал, тоже кайфом не назовешь, но к этому можно привыкнуть. Как к невесомости. Да и никуда не денешься, если желаешь работать в КС.
За последние пять суток Бенью первый раз пожалел Андриевского. За все время своей деятельности тот лишь несколько раз сумел воспользоваться инженеристикой, и то пока был почти неизвестен. Впоследствии таких возможностей у него не было, и он всегда прыгал чужаком, «пиратом». А чтобы чужак попал обратно в Нулевую Плоскость, в той плоскости, куда он нелегально просочился, он должен умереть. Реально умереть, по-настоящему, со всеми отсюда вытекающими ощущениями. Экспериментально это выяснили еще очень давно, еще когда жизненное пространство не называлось жизненным пространством. В дальнейшем происходили прелюбопытнейшие случаи. Так, например, один нарушитель совершенно случайно попал в тело известного французского актера, которому положено было умирать лишь через пятнадцать лет. Пришлось отправлять специальную группу, чтобы упросить «пирата» согласиться на добровольное пятнадцатилетнее заключение в теле актера, причем на третьем плане, где-то в глубинах подсознания. И что самое обидное — как только через пятнадцать лет ставший знаменитым «пират» наконец вернулся, сразу же был изобретен способ искусственного возвращения подобных заплутавших странников. Способ, однако, очень сложный, требующий огромных энергетических затрат и к тому же довольно опасный из-за странного влияния темпоральных вихрей. Вся аппаратура была сразу же отдана под строгую опеку Контрольной Службы.
На этот раз Андриевский также пребывал в Туле чужаком. Он откуда-то имел очень точную информацию и всегда пиратствовал исключительно корректно, вселяясь в тела только тех объектов, которые должны были в самое ближайшее время каким-нибудь образом погибнуть. Поначалу Бенью пытался предугадать его выбор на основе знания будущих событий, но неизменно обманывался и постепенно отказался от этого метода, возвратившись к простому, традиционному поиску. Однако теперь, когда он видел распятие, он почему-то сразу начинал размышлять, а не было ли целью Христа всего лишь поговорить по душам с Понтием Пилатом. А потом вспоминались шесть часов на кресте. И как ни отгонял Бенью эти мысли, ничего не мог он с собой поделать.
Итак, в Туле-1607 в момент прибытия Бенью находилось 40 тысяч человек.
Кто-то из них был Андриевским.
На землю неторопливо падал первый осенний еще снег, падал и тут же таял, растворяясь в грязи и образуя слякоть. Князь Телятевский, хлюпая грязью, подошел к избе, в которой жил Болотников, и с удовольствием ступил на деревянный настил перед входом в избу.
Из дверей вышел князь Шаховской.
Князья посмотрели друг на друга.
— Какой снег мокрый, — сказал Шаховской.
— Хоть такой. Погода долго мутная была — и такой снег к добру.
— Мокрый снег… — задумчиво повторил Шаховской. — Мутное небо… Решающий миг наступает, Андрей Андреич. Что воеводе посоветовать хочешь?
— Ничего не хочу советовать. Послушать хочу, что скажет, — ответил Телятевский и прошел в избу.
В горнице было тихо, уютно. Светло.
Болотников стоял спиной к двери, сложив руки на груди.
— Вода пошла, князь, — сразу сказал он.
— Что теперь?
— Теперь хуже, чем было. Треть города скоро будет под водой. Вылазка! Что ж еще?.. Тесновато стало в городе, пора!
— Бесполезно ведь.
— Ну… а вдруг? — без особой уверенности сказал Болотников.
— На бога уповаешь?
Болотников криво усмехнулся:
— Для меня на бога уповать — последнее дело. Сейчас только на себя и на свою силу уповать можно. А у бога потом хорошо грехи замаливать.
Болотников умолк, затем, круто развернувшись, с силой заговорил:
— Мне Шаховской только что говорил: запереться, мол, в кремле и, кроме ратных, никого туда не допускать. Год просидеть можно. А, князь?
— Думай, — спокойно ответил Телятевский.
— Думай, думай… А что думать?.. К Шаховскому гонец пробрался: Димитрий, мол, где-то под Минском объявился. И Петр Федорыч, дитя наше царское, говорит, еще атаманы с юга идут. Идет к нам народ. Так что же думать?
Телятевский неторопливо отодвинул скамью и сел.
— А ты веришь в Димитрия, воевода? — задал он вопрос.
Тот вопрос, что давно уже пытал Болотникова, да все не хотелось вслух об этом говорить, даже думать впрямую об этом не хотелось. А князь вот взял да и сказал. Как по голове ударил!
— Ты веришь в русского царя Димитрия? — продолжал Телятевский. Может, это не он, может, шляхта на Русь идет? Ее здесь давно не видали, так ведь, Иван Исаич? Как же мы все на Руси без шляхты?
Болотников слушал.
— А атаманы, может, пограбить просто хотят? Ну, в чистом поле грабить стало некого, так сюда податься, под твое крылышко. Того же мужика потрясти, такого самого, каким ты от нас, Телятевских, на волю подался…
— Замолчи!
— Хорошо. Если ты уверен, что это не так, то что же… Тогда можно и замолчать. Если ты уверен.
— Умен, князь, вижу — зело умен. Да только что делать — не знаешь.
— Потому и спрашивал тебя давеча на стене: знаешь ли ты, что делать? Знаешь ли, чего хочешь, чего тебе надобно?
— Воли!!! — почти истерически вскрикнул Болотников. — Воли и жизни светлой! Не понятно?! Опять не понятно?!
Телятевский обхватил голову руками.
— Понятно, воевода, понятно, — горько сказал он. — Понятно, что куча народу должна жизнь потерять, чтобы ты, Иван Исаич, хоть издалека волю свою увидел. Далеко до нее, Иван Исаич, очень еще далеко. И чем дальше идти — тем больше людей на тот свет переправить придется. И своих… И чужих… Просто людей. Не жаль?
Болотников глядел почти с ненавистью.
— Лучше пусть Шуйский как хочет изголяется. Так?!
— Да нет… Нет, воевода, не так. Не лучше.
— Ну?! Так что же ты, князь, от меня хочешь? Что ты мне в душу плюешь?
— Иван Исаич! Ответь сам себе, даже не мне — себе; но ответь честно, до самого конца честно; чувствуешь ли ты за собой полное право кого угодно смерти предавать? Коли чувствуешь — тогда есть у тебя такое право.
Болотников тяжело вздохнул.
— Что же мне, по-твоему, свою шею подставлять?
— Лучше подставлять чужие, — твердо сказал Телятевский. — В конце концов, войска в Туле тридцать тысяч, а самих тулян — всего тысяч десять-двенадцать, в три раза меньше. Если город возьмут, его отдадут на разграбление, как водится, на три дня, пощады не будет. В конце концов, так было всегда, испокон веку, от рождества Христова. И еще раньше. В конце концов…
— Хватит! — оборвал Телятевского Болотников. — Я знаю все, что ты скажешь…
— Да, ты все это знаешь. И ты сам так думаешь, воевода. И я знаю, что ты так думаешь…
Болотников стиснул зубы, лицо его посуровело.
— Да ты, князь, никак меня к Шуйскому переманить удумал. Мол, пожалуй, царь, подари жизнь, а я уж на брюхе перед тобой ползать согласный. И перед господином своим, — здесь голос Болотникова загремел, как колокол, — князем! Телятевским! Андрей Андреевичем!!! Поберегись, князь!