Вот и взяли в оборот Веронику поселковые кумушки. Не сходу, где-то на второй-третий раз, как она в одиночку стала появляться в поселке. Еще бы: красивая девка, да ещё без мужика – это ж все бабьи расклады меняет! Конечно же, тётки стихийно соорганизовались. Отследили на подходе, грамотно перехватили у дверей аптеки, отрезали пути к отступлению и жадно принялись допрашивать. Сперва о погоде разговор завели, потом о кулинарных рецептах, а после начали допытываться: кто такая, откуда приехала, чего ей тут надо, замужем или нет, чем на жизнь зарабатывает и еще миллион вопросов и вопросиков.
Сперва Вероника пыталась улыбаться и быть вежливой, потом её улыбка угасла, а голос посуровел. Но разве такая мелочь остановит потерявших берега тёток, дорвавшихся до свежатинки! Не торопясь и со вкусом препарировали они человека, не стесняясь интересоваться тем, чем даже с близкими не всегда делятся.
- Так ты говорила, что мужик твой дохтор. Так?
Толстая тётка в зелёной кофте домашней вязки поверх домашнего халата и калошах поверх шерстяных носков почесала бок.
- А печёнку он лечит? У меня вот здесь щемит, - она принялась тыкать пальцами куда-то себе в область кофты. – А то в поликлинике на каждый потрошок свой дохтор, в очереди-то не пересидишь.
Вероника попыталась сообразить, как бы ей извернуться, чтобы не отвечать впрямую, но тут прилетело с другой стороны: крепкая еще бабулька в коричневом глухом платье, практичной рабочей куртке с надписью на спине «Горсвет» и в калошах поверх шерстяных носков, с ехидцей спросила:
- А вы с дохтуром как, женатые, аль так, полюбовники?
На этом терпение у Вероники закончилось. Хорошо, что всё необходимое она уже успела купить. Выпрямилась, глазами сверкнула:
- Не твоё дело, старуха, с кем и как я живу. За своим домом следи, а в чужой не лезь!
Та будто этого только и ждала. В свою очередь распрямилась, хоть и стояла прежде в три погибели скрючившись, вдохнула поглубже и заверещала на весь посёлок:
- Ах ты курва городская! Ах ты мразь, гадина подколодная! Да поглядите ж люди добрые, экая тварюга к нам заявиласи! Да как такую стервь ноги по земле носят! Да чтоб у тебя патлы все повылазили, сучка паршивая!
Прочие тетки стояли, с удовольствием и явным одобрением слушая концерт. А та, в зеленой кофте, довольно улыбалась, кивая каждому оскорблению. Вероника стояла, сжимая кулаки, страстно желая вбить старой калоше её слова ей же в глотку, да чтобы вместе с зубами. Но видела: стоит ей пусть даже не ударить, а в боевую стойку встать, тут её бабы и разорвут. Они только того и ждут. И старуху переорать не сможет, не умеет она горлом брать. Клокотала в душе ненависть к этой бабке и ко всем остальным, что наслаждались сейчас её унижением. Точила досада на себя: расслабилась, размякла, не разглядела ловушки.
Бабка тем временем выдохлась. Замолчала на секунду, набирая воздуху в грудь перед следующим залпом. Тут Вероника шагнула вперед, поймала взгляд склочной старухи. И, не давая ей времени опомниться, изо всех сил постаралась передать всё, что она сейчас чувствовала: всю черноту, что клубилась в душе, всю свою злость, искреннее желание свернуть цыплячью, обвисшую морщинистыми складками, шею. И готовность сделать это, невзирая на все последствия.
Бабка дрогнула, испугалась, поперхнулась собственным ядом и надрывно закашлялась. Вероника же обвела взглядом собравшихся вокруг тёток. С глубоким внутренним удовлетворением отметила, как сползают с лиц довольные ухмылки. Молча сделала шаг вперед, и злоязыкая, алчная до чужих тайн бабская стая расступилась, освобождая проход.
Такая же прямая, с поднятой головой, Вероника размеренным шагом пошла по улице. До угла, до поворота на ведущую к дому дорогу надо было прийти каких-то полсотни метров. Минута, две – не больше. Не дали. Едва стих позади кашель, как в спину прилетело истошное:
- Ведьма!
И сразу вдогон впечаталось меж лопаток почти физически ощущаемое клеймо: