Но условный гопник, даже самый тощий, обычно всё же крупнее пятнадцатилетней девчонки, поэтому неудивительно, что ей досталось куда сильнее.
И Людвиг, конечно же, имел полное право обвинить Тимура в неосторожности.
Но он, вопреки ожиданиям, не стал ехидничать и отчитывать. Только склонил голову набок и коротко спросил:
— Покажешь?
— Конечно. — Тимур с готовностью задрал футболку. — Смотри, там стоит ограничение на силу воздействия в зависимости от веса, но шаг довольно большой. Так что, думаю, ей прилетело вторым уровнем, который от пятидесяти килограмм начинается. Ну и накрыло, конечно, прилично, потому что…
— Да не тараторь ты, сам вижу. — Людвиг пробежался кончиками пальцев по символам. — Диана делала?
— Ага. То есть идея была моя, но она помогла расчертить, а Фёдор… Ты Фёдора не застал уже, да?
— Единственный раз, когда ты успел про него рассказать, он был ещё Теодор.
— Да ну, это же совсем недолго было. Ты бы видел эту гориллу бородатую! Какой из него Теодор? Фёдор — он Фёдор и есть. Так вот, он как раз татуировкой увлёкся, и надо было на чём-то тренироваться. Вот и получилось, что ему — практика, а мне — бесплатные татуировки.
— И что, так и будешь теперь всю жизнь этот магический арсенал на себе таскать? — Людвиг бесцеремонно развернул Тимура к свету, чтобы разглядывать было удобнее. — Заготовки — это не всегда плохо, но не на коже же! Нарисовал бы на листочках, или на дощечках каких-нибудь…
— А дощечки, думаешь, с собой таскать удобнее? — буркнул Тимур.
Хотя в чём-то друг был, конечно, прав.
Почти во всём на самом деле. У заклинаний, вплетённых в татуировки, минусов было куда больше, чем плюсов: на пляже и в спортзале пялились и приставали с тупыми вопросами, в школе требовали ходить в закрытой одежде даже в самые жаркие дни, любая случайная царапина или прыщик могли нарушить тщательно выверенный узор, а во время использования вся эта красота нагревалась и начинала зверски чесаться. И это только самые простые, бытовые проблемы.
Основной же аргумент, который выдвигали против татуировок большинство магов, звучал примерно так: «Очень удобно, когда чип от банковской карты вшит напрямую в руку, — можно расплачиваться в магазине лёгким касанием пальца. Но если тебя решат ограбить, то ты лишишься не карточки, а руки».
Диана была с этим полностью согласна. Она вообще не терпела никаких постоянных рисунков на теле, даже на перманентный макияж ворчала неодобрительно, хотя в её салоне его, конечно, тоже делали.
Но Тимур попросил — и она разработала для него все необходимые заклинания.
— В целом придумано толково, — признал Людвиг и одёрнул футболку обратно. Налюбовался, видимо. — Но в детей я бы таким тыкать не стал. Они же мелкие, хрупкие.
— Я больше не буду, — ляпнул Тимур. Получилось глупо и наивно, словно шестиклассник оправдывается за бумажный самолётик, запущенный во время урока. А стоит учителю отвернуться — самолётик снова летит через весь кабинет, невзирая ни на какие «больше не». — То есть… Да, я признаю, что сделал глупость. На месте Ксюшки я бы на себя за такое тоже обиделся.
— А ты вообще эту дрянь на себе испытывал?
— Конечно! Нужно же было всё проверить, прежде чем татуировку делать.
— И как ощущения?
Как-как… как будто сидишь в болоте с закрытыми глазами, но дышать почему-то можешь. Когда не забываешь это делать.
— Хочешь, на тебе покажу?
— Не надо.
— Боишься?
— Не особо. Было бы интересно попробовать, такого опыта у меня ещё не было. Но не сейчас, когда у тебя простуда и проблемы с контролем энергии.
— Так у меня всё-таки простуда?
— А ты сам не чувствуешь?
— Мне плохо, — признал Тимур. И от этих простых слов, произнесённых вслух, не стало легче, но появилось некоторое… понимание, что ли. Словно чувства приобрели чёткость просто от того, что их признали и озвучили. — У меня голова раскалывается и в горле першит. И слабость дикая. И внутри… — Он коснулся груди чуть ниже татуировки, пытаясь хоть как-то обозначить место. — Внутри что-то болит. Жжёт. Но это, наверное, не от магии, не от простуды, а вообще… от жизни.
И, наверное, та боль, которая от жизни, теперь будет всегда.
Она и раньше была — то сильнее, то слабее, то затихала на долгие месяцы, позволяя дышать полной грудью, то снова запускала когти под рёбра так, что хотелось свернуться калачиком и тихо скулить. Но прежние ощущения не шли ни в какое сравнение со свежими: их можно было перетерпеть в укромном уголке или слегка облегчить позитивными мыслями, а от новых хотелось только одного — перестать быть.