Бертран Рассел
Основы Этики
Бертран Рассел
Основы этики
Предмет этики
§1
Думают, этика рассматривает вопросы: как себя вести да: чего нельзя делать. Словно бы занята была поступками. Отличением правильного да негодного поведений, чтобы человеку направлять его деяния. Так усматривать этику — признавать её дисциплиной практической, противоположной теоретическим. Которые две разновидности непересекаются. Этика суть одно, а наука — другое.
Подобный взгляд ущербный вдвойне. Прежде всего, не замечается, что в этике, пускай даже касательно поведения, но выискивают истинные высказывания. Подобно тому, как ищут истинные высказывания касательно кислорода либо свойств умножения. Целью здесь отнюдь не поступки, но суждения про поступки. Которые не практичнее суждений о газах. Нельзя же ботанику считать овощем, а зоологию — животным! Так этика не что-то вне науки, но просто лишь одна из наук.
§2
Во-вторых, область этики так ещё неоправданно сужается. Когда моё поведение кем-то направляемо в сторону, к примеру, необманывания либо некраденья, спросить: а чего ради? мне полное право. Подразумевая не столько поведение, сколько результат. Моралисту придётся пускаться в рассуждения, что честными поступками крепимы доверие, дружба, бизнес-отношения; что так обществу процветание и т. д. Если спрошу, ради чего мне носиться с обществом и дружбой, моралисту придётся рассказывать, якобы дружба с общественной достаточностью — вещи хорошие сами по себе, что так я стану счастливым, а счастье тоже хорошо. Спрашивая снова: ради чего? моралиста разозлю. Разозлится вследствие когнитивного диссонанса: с одной стороны, истинное высказывание всегда обосновано; с другой — обоснование, которое привёл, очевидно настолько, что спрашивать обоснование обоснованию можно только желая поспорить. Второе соображение, может, и справедливо, но точно не первое. В обычной жизни радичегокают единственно неубеждающиеся. Где нету сомнения, нет и вопросов. При радичегоканье выражается право получить ответ рациональный, вне которого наставление смотрится неразумным. Что так считать ошибочно, понятно, когда радичегокать усиленнее.
Дело мыслителя — коллекционировать обоснования до предельно достижимого. Которое тоже должно вытекать из чего-то. Очевидно, что суждения доказуемы только другими суждениями, поэтому доказательства начинаются с допущения. Поскольку любое следствие не убедительнее посылки, доказуемое не убедительнее оснований, признанных очевидными. В этике, спрашивая, ради чего поступать именно так, ответы перерадичегоканы до таких обоснований, что дальше радичегокать уже невозможно: настолько всё показалось очевидным, элементарным и никаких обоснований далее не допускающим.
§3
Получается, заставляя моралиста дать обоснование рекомендуемому поведению, подразумеваем уже нечто, выходящее за пределы поведениия: последствия. Хорошие либо ненаихудшие. Получается, все рассуждения касательно поведения подразумевают исследование, чтó такое хорошо, чтó такое худо. Поступая хорошо, не считаем это самоцелью, но надеемся на другое, что хорошо само по себе. Понятно, что поступковедению предшествует исследование хорошего самого по себе. Только после которого можно разрабатывать правила поведения. Этике без теории хорошества-плоховатости никуда. Этика больше не учение о поступке.
Отсюда первый шаг — определиться, чтó такое хорошо, чтó такое плохо. Только после чего можно рассуждать о поведении. Рассуждать, насколько верный поступок умножает хорошее — сокращает плохое. Здесь, аналогично любой философии, за вводным анализом идёт усложнение неопределимых элементарностей, недоказуемых очевидностей. Догматизма нет, ибо в основе подсознательно принятое. После придирчивого разбора догматизма меньше, чем если бы держались интуитивно.
Что такое хорошо, что такое плохо
§4
Думаю, как и все, что представления про хорошество-плоховатость имеются у каждого. Представления простейшие, все прочие суть их усложнение. Подобные категории не пояснимы через остальные. Когда спрашивают: что такое хорошо?, дать определение вербальное наподобие ответа на вопрос: что такое прямоугольник? нельзя. Нужно наводить описанием. Которое в определения не сгодится, но воображение простимулирует и вызовет идею нужную. Так и дети научаются цветам: это красная книга, произношу: красное — ребёнку думется, что книга тождественна красноте. Но показываю красный цветок и красный мяч, и т. д., говоря: красное. Вот идея красноты ребёнку внушена. Хотя сама на подыдеи не разложима.
С идеею хорошества сложнее. С одной стороны, не подкреплена ощущениями, как это с цветами, с другой — что считать красным, больше договорённости. Отсюда попытки разъянсить идею хорошества через элементарные другие (через идею наслаждения либо желания). Но более прямая причина — вера, будто понятное всегда определено. Забывая, что могут определять исключительно через идеи другие, тоже требующие так определения. Пускающиеся в рассуждения забывают обычно всё знакомое-тривиальное, хоть аналогия с краснотой научила бы, что не всё понятное определимо.
§5
Чтобы внушить идею хорошества-плоховатости, скажу: вещь хороша, когда должна существовать ради себя самой — плоха, когда из-за себя самой существовать не должна. Если способны вещь уничтожить или породить, мы должны прекратить или вызвать её существование. Должны наслаждаться существованию вещи, когда хороша, — должны страдать, если плоха. Здесь описания, полезные, чтобы направить идею, но не вербальное определение.
Возможно ли дать определение, что хорошо тождественно тому, что должно быть сделано? Категория долга понятия хорошества элементарнее? Вовсе нет, идея хорошества шире. Погибшие трагедии Эсхила наверняка хорошии, но досочинять их отнюдь не должны: хорошего с этого не будет ничего. Долг ограничивается возможностями, хорошество — нет. Более того, хорошее мы знаем из опыта либо воображения, но мало ли хороших вещей мы вообще никогда не знали? Что такие вещи — вне нашего долга, не значит, якобы не хороши. Поэтому понятие хорошества фундаментальнее всего связанного с деяниями. Не наоборот.
§6
Заманчиво б определение, что хорошее тождественно желаемому. Что хорошим именуется хотимое, которое надеемся получить или боимся потерять. Но разве не случается человеку хотеть плохого? Общепризнано, что желания бывают и нехорошими. Жаждущий чужого страдания вовсе не стремится к хорошему. Хотя можно возразить, якобы ничто не хорошее либо плохое само по себе: что ты страдаешь — это мне хорошо, пускай даже плохо тебе. В действительности, где хорошее-плохое считают относительным, этики нет. В этике важна категоричность, абсолютность. Если что признали хорошим, оно должно существовать ради себя — не ради последствий, не ради желающего. Нельзя сказать, якобы вещь должна существовать ради неё самой для меня, но не должна существовать ради неё самой для тебя. Ради себя нельзя быть должным существовать для кого-то. Желаемое одним и нежелаемое другим попросту влияет на одного хорошо, на другого плохо — хорошее-плохое при том остаётся безличным.
§7
Можно спорить иначе — поутончённее, но и подейственнее — с отождествителями хорошего да желаемого либо хорошего да приятного. Нижеприведенная стратегия спора не докажет отсутствие тождества, зато покажет его невыводимость из значения слова хорошее. Такой спор интересным кажется только логику, но неправда. Моралисту часто попадаются теории, постороенные на такой-то дефиниции хорошества, вне которой выводы с теории неприемлемы. Определющему хорошее как желаемое приходится подумать о притягательности вещей плохих, однако моралисту непредвзятому, не держащемуся дефиниции, мыслится свободнее, безошибочнее.