Лишь изредка, но, правда, очень редко,
В его глазах — почти без выраженья —
Мелькнет, как тень, неуловимый отблеск
Тишайшей, но тяжелой катастрофы,
Прошедшей незаметно для газет.
…Как будто тень трагического флага,
Что бился бы большой бессильной птицей
В тот гулкий, вдохновенный, страшный час
Час одинокого жизнекрушенья.
«Как соленая песня рыбацкая…»
Как соленая песня рыбацкая,
Как бессонная лампа поэта,
Как зеленая сырость кабацкая—
Эта ночь без рассвета.
Как в горячей тени под терновником
Поджидающий Авеля — Каин,
Как улыбка слепого любовника—
Эта ночь городская.
Как безногого бодрость румяная,
Как неветхое слово Завета,
Как письмо о любви безымянное—
Эта ночь без ответа.
Как сирена, тоской пораженная,
Уходящего в даль парохода,
Эта ночь, — как гудок напряженная,—
Эта ночь без исхода.
ИЗ КНИГИ «НАСУЩНАЯ ЛЮБОВЬ»(Париж, 1938)
«Нас утром будит непомерный голод…»
Нас утром будит непомерный голод
И жадность древняя в еще густой крови…
О, как нам радостно: отдать — рукой веселой
Все сны за крохи хлеба и любви.
Но не насытиться! Под равнодушным небом
Мы каждый день изнемогаем вновь,
Отдавши все за корку, корку хлеба
И черствую насущную любовь.
Весть
Не бодрствуется мне сегодня — и не спится.
Висит над крышей мертвая луна.
Как мечется душа… Ей гибель мира снится,
И утешает мир любовию она.
К кому-то весть дойдет. Еще не понимая
Сигнала братского из темных стран добра,
Обрадуется вдруг душа полуживая —
Мой безымянный друг, мой брат, моя сестра.
Полночь («Бьет полночь близко на часах лицея…»)
Бьет полночь близко на часах лицея.
За стройною решеткой дышит сад.
Прекрасен фонарей волшебный ряд.
Под мирным небом сердце цепенеет.
Вот этот звук — в симфонии миров,
Безжалостной — вовек не повторится:
Здесь шел поэт по улицам столицы,
(Затерянный, как пес среди снегов…)
Он шел, не в силах с Богом примириться,
И одинокий стук его шагов
О бремени свидетельствовал — снов,
Которым никогда не воплотиться.
Нищета («Мы постепенно стали отличать…»)
Мы постепенно стали отличать
Поддельные слова от настоящих.
Мы разучились плакать и кричать,
Мы полюбили гибнущих и падших.
И стало все пронзительней, трудней,
И стало все суровее и проще,
Слова — бедней, молчание — нежней…
…Я вышел на пустеющую площадь —
Все тот же мир: цветет фонарный ряд,
Ночь настигает город и предместье,
Над миром звезды мертвые горят
Прекрасной страшной беспощадной вестью.
О, чуток слух и зряч надменный взгляд
Тех, что заброшены и одиноки…
Но есть еще — мучительный закат,
Любимые безжалостные строки.
Еще нередко человечий взор
И молчаливое рукопожатье
Нам облегчают тяжесть и позор
Библейского жестокого проклятья.
В дневном поту и в холоде ночей
Все горше терпкий вкус любви и хлеба.
И вот — в последней нищете своей —
Мы избегаем вглядываться в небо:
В пустыне мира глухи небеса
К слабеющим мятежным голосам,
Что гибнут в синей музыке вселенной…
О, бедность наша, будь благословенна.
Осенний порт («Корабль уходит в океан…»)