- Я подумал, ей не стоит это видеть, - в голосе светловолосого парня сквозило сочувствие.
Робин кивнул, промолчал.
- Я принесу чая с лимоном и медом? Он ведь тоже помогает, - осторожно предложила я.
Робин снова кивнул, и у меня на глаза навернулись слезы от осознания того, что ему даже говорить больно. Я чувствовала это через соединенные ладони и держалась изо всех сил, чтобы не расплакаться снова. Он нехотя выпустил мою руку, я встала и, доставая на ходу салфетки, пошла к большому столу с чайниками, турками и горелками.
Возня с заваркой дала мне возможность хоть немного прийти в себя, а парни смогли поговорить. Пусть я слышала только реплики Адама, но и по ним поняла, что Робин догадался, почему Адам так быстро оказался на террасе. Младший Йонтах пытался защитить друга и дежурил в коридоре. Кто ж знал, что эти двое нападут сверху?
Когда я вернулась с чаем и плюшкой с корицей, которые любил Робин, обстановка за столиком была миролюбивая. Ни следа напряженности между парнями не осталось. Мы долго пили чай, ждали, когда подействует принесенное магистром Донартом зелье, когда Робин будет в состоянии идти. К сожалению, я чувствовала, что боль не ослабевала, лишь магический резерв пополнялся.
Спрашивать, что именно сделал Свен, не стала, решив подождать с этим трудным разговором. А еще не хотелось портить момент примирения Робина с Адамом. Оба явно радовались тому, что месяцы разлада позади.
Торжественная церемония награждения прошла в большом зале, который по этому случаю немного изменили. Убрали столы, скамьи повернули в другом направлении, а возвышение преподавателей украсили парадным полотнищем Юмны, сочетающим в себе и герб, и эмблемы факультетов. Белый, преобладавший в убранстве зала в тот день, показывал всем, что отличившийся юмнет артефактор.
Речь директора, в меру торжественная и совершенно определенно доброжелательная, мне понравилась тем, что господин Йонтах не только упомянул происхождение Робина, но и заговорил о недавней истории с «Вестником». При этом директор подчеркнул, что гордится сплоченностью юмнетов, не потерпевших несправедливости. Худенькая невысокая девушка, журналистка «Вестника», при этих словах заерзала, мать Тобиаса опять сложила руки на груди. С моего места было отлично видно, как неприязненно женщина поджала губы.
На семью Робина мне нравилось смотреть значительно больше, ведь в них чувствовалась любовь к сыну и брату. Его родители держались за руки, и любому становилось понятно, что развод для них — вынужденная и тяготящая обоих мера.
Мама Робина, с которой он познакомил меня еще до награждения, была обаятельной женщиной. Ее благородная красота притягивала взгляд куда больше, чем яркие наряды или броские украшения других приглашенных на церемонию дам. Марго очень походила на мать. Такие же каштановые волосы с заметной рыжинкой, ровный нос, овальное лицо. Я не сомневалась, что она тоже вырастет красавицей. На свои двенадцать девочка не выглядела, казалась старше. Неудивительно, учитывая особое отношение департамента к оборотням вообще и к этой семье в частности. Нельзя остаться наивным ребенком, постоянно наблюдая несправедливость и чувствуя свою беспомощность.
Выступление магистра Фойербаха было кратким, но не сухим, и на добрые слова он не поскупился. Госпожа Фельд сияла доброжелательной и ужасно фальшивой улыбкой. Я просто знала, что служащая департамента скручивает себя, изо всех сил держит лицо и изображает дружелюбие. Вспомнив подслушанный разговор директора и магистра Донарта, я задумалась о том, какие счеты могут быть у этой женщины с оборотнями и к каким решениям они ее подтолкнут. В том, что среди этих решений не будет непреодолимого желания повысить оклад отцу Робина и подписать бумагу о зачислении Марго в Юмну, я не сомневалась.
Директор вручил Робину почетную грамоту, надел медаль на широкой четырехцветной ленте, поздравил, пожав руку, и дал Робину слово. Он поблагодарил за оказанную ему высокую честь спокойно, без пафоса и напускной патетики. Чувствовалось, что этот скромный парень ценит награду, а не кичится ею.
- Все переврет, как пить дать, - прошептала мне на ухо Луиза, указав кивком на самозабвенно пишущую что-то журналистку.
- Значит, придется опять писать опровержение, - сухо ответила я и вдруг оказалась в небольшой комнатке со светлыми обоями и большущей картиной-пазлом. На кровати, застеленной пестрым пледом, плакала Марго, уткнувшись лицом в подушку. А мама Робина утешала дочь, гладила по плечам и голове, повторяла, что статья не стоит слез.