Теперь витрины на Невском были заколочены досками, ветер гонял по торцовой мостовой подсолнечную шелуху и обрывки воззваний, вдоль набережной стояли пустые баржи из-под дров; город будто вымер, только неизвестно как выжившие собаки бродили по дворам от помойки к помойке и тоскливо выли по ночам.
Завоешь тут!.. Степан лег на спину и, глядя в белесое небо, затянул на немыслимый какой-то мотив:
Санька прыснул, а вышедшая из барака женщина в ситцевом платье в горошек остановилась и недоуменно посмотрела по сторонам. Степан самозабвенно голосил:
— Тьфу ты, господи! — наконец-то увидела его женщина. — Ты, Степа, здоров? Все песни в кучу собрал!
— Покури называется, — обиделся за друга Санька.
— Попурри, — поправил его Степан и снисходительно посоветовал: — Концерты-митинги надо посещать, тетя Катя! Балалаечник в Народном доме знаете как это попурри разделывает?
— Тебе тут не Народный дом! — строго заметила тетя Катя. — Люди живут. И нечего жилы тянуть. Слыхал?
— Ага... — кивнул Степан и запел еще громче:
— Чем по крышам болтаться, мать бы у булочной сменил! — рассердилась тетя Катя. — Спишь все?
— А сами?
— У меня с ночи очередь занята. Глафира стоит.
— Эксплуатируете малолетних? — строго поинтересовался Степан.
Тетя Катя махнула рукой и, затянув узел платка под подбородком, пошла со двора. Степан поглядел ей вслед, пошарил в карманах, обернулся к Саньке:
— Закурить есть?
— Откуда?! — пожал плечами Санька.
— Жизнь!.. — Степан улегся на спину и зажмурил глаза.
Призывно засвистел Санька. Раз, другой... Степан услышал, как захлопал крыльями турманок. Процарапал лапками по крыше. Потом стукнула дверца голубятни, и на лицо Степана легла тень — Санька уселся рядом. Степан повернулся на бок и спросил:
— Мы скаутов били?
— На всех углах! — радостно закивал Санька и вскочил. — И сейчас вполне...
— Сиди, вояка! — Степан дернул его за штанину, и Санька кулем плюхнулся обратно на крышу.
— А чего? — храбрился Санька. — Я, когда не поем, знаешь какой злой?
— Я тоже не добрый, — заверил его Степан и сел, обхватив колени руками. — Название себе придумали...
— Кто? — не понял Санька.
— Скауты! — плюнул Степан. — Юки они теперь называются. «Юные коммунисты». И попробуй, тронь!
— Эти дылды в коротких штанах — коммунисты?! — опять вскочил Санька. — В шляпах?!
— Да не в шляпах дело! — отмахнулся Степан, помолчал и добавил: — Дурак!
— Кто? — Санька сжал кулаки.
— Я! С заводом не уехал, на фронт не взяли... Сиди тут!
Степан пнул ногой консервную банку, из которой Санька поил голубей. Банка закувыркалась в воздухе, звякнула о камень где-то во дворе. Степан охнул и схватился за босую ногу.
Санька засмеялся.
— Чего смешного?! — рявкнул Степан, взглянул на обиженно засопевшего Саньку и зло сказал: — Заплачь! Или мамку позови!
Санька отвернулся и засопел еще громче.
Так они и сидели у голубятни. Как два нахохлившихся голубя.
Потом Санька сказал:
— Глафира идет.
— Ну и что? — не повернул головы Степан, но скулы у него напряглись, и он незаметно метнул взглядом в Саньку: просто ли тот сказал или с подковыркой? Но Санька сидел мрачный, и Степан краешком глаза покосился на пустырь.
Идет! Ситцевое платьишко в горох — такое же, как у тети Кати, только горошины помельче — обтянуло ветром, и она коленями отбрасывала мешавший шагать подол. Голова откинута назад — то ли гордая такая, то ли коса тянет. Вышагивает мимо битого кирпича и бурьяна, как Вера Холодная!
Степан шумно выдохнул воздух.
— Ты что? — посмотрел на него Санька.
— Курить охота... — буркнул Степан, круто отвернулся — даже шея заболела — и уселся спиной к двору.