— Погожу, — насупился Федор, смел остатки воблы в ладонь, завернул в обрывок газеты, сунул в карман и вышел.
— Видали? — торжествующе оглядел всех Степан. — Пожалейте его, бедненького! Он вам нажалеет! Своих не узнаете! — И обернулся к Алексею: — Чем играть-то на этой музыке?
— А вот! — Алексей вынул из-за пазухи пластинку. — Одна пока... Потом разживемся.
Он поставил пластинку на обтянутый сукном диск, покрутил ручку, опустил мембрану, и сквозь легкое шипение зазвучали скрипки, медленно ведущие мелодию вальса. Потом в оркестре словно засеребрилось, кто-то там заиграл на неведомом каком-то инструменте, и это он звенел серебром печально и нежно.
— Гитара, что ли? — наморщил лоб Степан.
— Вроде... — кивнул Алексей. — Здоровая такая... Арфа называется.
— Арфа? — переспросил, запоминая, Степан.
— Ага... — кивнул Алексей.
Они опять замолчали, прислушиваясь, но арфы так больше и не услышали. Видно, она отыграла свое, и мелодию вели теперь трубы и еще какие-то духовые инструменты. Тоже вроде трубы, но звук не резкий, а тягучий, будто кто-то поет медным голосом. А сам вальс был уже не медленный, как раньше, не осторожный, а кружился все быстрее и быстрее и делал так: «Ах! Ах!» — и хотелось встать и закружиться вместе с ним.
— Сто лет не танцевала... — вздохнула Настя.
— Прошу! — Алексей встал перед ней и склонил голову.
Настя засмеялась, посмотрела на здоровенные свои солдатские ботинки, отчаянно тряхнула головой и положила руку на плечо Алексея. Он бережно обнял ее за талию, чуть отстранился, выпрямил спину, и Настя стала вдруг тоньше и выше, когда они медленно закружились по паркету.
Санька не отрываясь следил за их плавными движениями, а Степан хмурился и поглядывал на Глашу.
У нее опять загадочно блеснули глаза, она прикрыла их ресницами, поставила пластинку с начала и обернулась к Степану. Степан стал усиленно разглядывать лепной потолок, как будто раньше никогда его не видел. Глаша тихонько вздохнула и сказала:
— Пойдем, Степа? Потанцуем?..
— Еще чего! — буркнул Степан и покосился на Саньку. — Жарища!
Глаша прикусила губу, пошла в угол и села там, теребя кончик распушившейся косы.
«Ну вот! — в отчаянии подумал Степан. — Снова не туда брякнул! Сидит, слезы глотает! А нечего было высовываться! Танцевать с ней еще. Стыдоба!..»
Степан опять покосился на Саньку, но тот сидел задумчивый и тихий: слушал то место в оркестре, где переливается серебром арфа. Потом спросил, ни к кому не обращаясь:
— А в других странах союзы молодежи будут?
— Ну?! — удивился Степан. — Ты чего это, парень?
— Штуку я одну задумал... — застеснялся Санька.
— Слышь, Глаха? — обернулся к Глаше Степан. — Еще один задумывать начал... Вроде тебя!
Глаша ничего не ответила. Сидела обхватив коленки руками и смотрела на кружащихся в вальсе Алексея и Настю. Степан разозлился и громко сказал то ли ей, то ли Саньке:
— Лечиться надо некоторым. Бесспорный факт!
Но Санька твердил свое:
— Нет, ты скажи! В Испании, к примеру, будут?
— Точно не знаю... — неохотно ответил Степан. — Но должны быть! А что?
— Кончится вся эта заваруха, голубей новых заведу... — мечтательно вздохнул Санька.
— Тьфу ты! — сплюнул Степан. — Я-то думал!..
— Нет, ты послушай! — Санька начал даже заикаться от волнения. — Пишем мы испанским братишкам: так, мол, и так. Как у вас идут дела? Отпишите. Если контра нажимает, поможем. И вообще, даешь Третий Интернационал и мировую революцию! А голуби у меня не простые, почтовые! Есть такие голуби — куда хочешь долететь могут. Через море, через горы... Мы им с этим голубем письмо, они нам ответ!..
— И как ты этот ответ разбирать будешь? — засомневался Степан. — Читать, что ли, по-ихнему знаешь?
— Выучусь! И они тоже! Мы — по-испански, они — по-русски!
— Ну... — недовольно протянул Степан. — Учиться еще! И так разберемся. Свои ребята! — И хлопнул Саньку по плечу: — Это ты ничего придумал! Котелок варит. А, Глаха?..
Степан обернулся к Глаше, ожидая ответа. Она молча перекинула косу за спину и, не глядя на Степана, подошла к граммофону. Постояла, прислушиваясь к шипению кончившейся пластинки. Поглядела на Алексея с Настей. Они стояли друг против друга, чуть раскачиваясь, закруженные, завороженные вальсом. Алексей все еще полуобнимал Настю, а она не снимала руки с его плеча. Глаша улыбнулась им и перевернула пластинку. Опять послышалось легкое шипение, потом чуть надтреснутый, тронутый временем, но все еще глубокий, красивый голос запел: