— Ну, скажите, почему мы должны подавлять свои желания, чувства, уродовать гордую и свободную душу свою? Только потому, что этого требуют нелепые правила приличия? Бред! Чепуха! Вот мне, например, захотелось поцеловать вас, и я сделаю это, зная, что и вам хочется того же.
Лена прислушалась к себе и честно призналась:
— Мне не хочется.
Стрельцов опешил, но тут же возмущенно сказал:
— Это неправда!
Лене стало стыдно за свои старомодные взгляды, она была уже готова согласиться, что ей действительно хочется, чтобы ее поцеловали. Она подумала и сокрушенно сказала:
— Честное слово, не хочется, Петр Никодимович. — И чтоб до конца оправдаться в его глазах, добавила: — Я вообще не люблю целоваться.
— М-да... — протянул Стрельцов и утешил: — Ну, это еще к вам придет. — Спохватился и объяснил: — Я хочу сказать — придет к вам сознание нового в человеческих отношениях.
— Возможно, — опять задумалась Лена. — Только мне кажется, что, если любовь свободна, мое право — целовать того, кого мне хочется.
Стрельцов засмеялся, прошел к столу, налил себе вина и поднял фужер над головой:
— За вас, Леночка! Вы очаровательны, хотя полны предрассудков. — Выпил и перешел на деловой тон: — Что нового?
— В седьмой женской гимназии решили организовать Союз учащихся девушек, — ответила Лена. — Просят нашей помощи.
— Рукоделием хотят коллективно заниматься? — усмехнулся Стрельцов.
— Ну зачем вы так? — обиделась Лена. — Они за объединение молодежи, но без мальчишек.
— Чепуха! — рассердился Стрельцов. — Нам предстоят серьезные дела, Лена! Очень серьезные!..
У входной двери опять слабо звякнул колокольчик.
— Это Женька! — Лена побежала к дверям, уже из коридора вернулась и спросила: — Я открою, можно?
— Конечно! — кивнул ей Стрельцов.
Он пошарил в ящиках письменного стола, нашел початую пачку «Сафо», уселся в кресло и с удовольствием закурил.
Вернулась Лена и молча прошла к окну.
— Где же ваш верный рыцарь? — поинтересовался Стрельцов.
— Это не он... — не оборачиваясь, сказала Лена.
— Кто же? — привстал с кресла Стрельцов.
— Этот... как его... — с чуть заметной брезгливой гримасой ответила Лена. — Кузьма, кажется...
— А! — оживился Стрельцов. — Что же он не заходит?
Лена пожала плечами, а Стрельцов крикнул:
— Товарищ Кузьма! Где вы там?..
В комнату несмело вошел Кузьма и остановился на пороге.
— Здравствуйте, — помял он в руках свой картуз.
— Проходите, садитесь, — указал ему на кресло Стрельцов.
— Да нет... — замотал головой Кузьма. — Я лучше здесь.
— Почему, странный вы человек? — засмеялся Стрельцов.
— Ковер там... А у меня сапоги...
— Не имеет значения! — Стрельцов встал, силой усадил Кузьму в кресло, сел напротив. — Рассказывайте. Что нового?
— У меня — ничего... А им теперь работу в первую очередь дают.
— Кому это «им»? — не понял Стрельцов.
— Членам Союза рабочей молодежи, — насупился Кузьма.
— А-а! — сообразил Стрельцов. — Это на бирже труда, что ли?
— Ну да! — кивнул Кузьма.
— Какая там работа! — махнул рукой Стрельцов. — Несерьезно!
— А насчет меня вы узнавали? — робко спросил Кузьма.
— Что именно? — наморщил лоб Стрельцов.
— Ну как же! — заволновался Кузьма. — Обещали вы определить, где на механиков учат.
— Ах да! — улыбнулся Стрельцов. — Помню, помню...
— Поскорей бы... — попросил Кузьма.
— Хорошо, хорошо... Узнаю, — нетерпеливо отозвался Стрельцов, и Кузьма замолчал.
Удобно откинувшись в кресле, Стрельцов курил, изредка поглядывал на Кузьму и думал о чем-то своем. Кузьма разглядывал носки своих порыжевших сапог. Лена смотрела в окно и молчала. Потом спросила:
— А где Женя?
— Не знаю... — оживился Кузьма. — Он мне велел у дома ждать. Я ждал, ждал... Ну и поднялся.
— И правильно сделали, — лениво заметил Стрельцов. — Может быть, вы голодны?
— Чего? — не сразу понял его Кузьма.
— Есть, спрашиваю, хотите?
— А!.. — Кузьма залился краской и замотал головой: — Нет. Спасибо!
— Ну-ну... — с интересом посмотрел на него Стрельцов и опять замолчал.
У двери зазвонили. Раз, другой, третий...
— Это Женька! — побежала к дверям Лена.
— И, судя по звонку, с новостями! — поднялся с кресла Стрельцов.
Женька Горовский не вбежал в комнату — влетел, держа в одной, откинутой назад, руке помятую гимназическую фуражку, в другой — напечатанное на серой оберточной бумаге воззвание. Рубашка его выбилась из-под форменного пояса, ворот был расстегнут, лицо пошло красными пятнами. Он упал в кресло, вытер мокрый лоб рукавом и умоляюще сказал: