По одному переползаем шоссе. Согнувшись и озираясь, двигаемся короткими бросками. Идем час, другой. Метель постепенно прекращается, все четче вырисовываются окружающие предметы и местность. Немецкая передовая осталась позади.
Перед нами, внизу, в беловатых клочьях утреннего тумана, стелющегося почти по земле, вырисовывались темно-серые, крытые камышом хаты. Нас постепенно охватывает тревога: исчезает наше преимущество - темнота и туман.
Во влажном воздухе послышалось пение петуха: на фронте оно было такой редкостью, что мы обрадовались.
- Вот и доползли, - отрывисто сказал лейтенант и махнул рукой. - Ну, еще бросок!
За плетнем - сад. Кажется, тот, который нам нужен. В развесистых яблонях белеет домик - наша надежда и укрытие. Но тут же в душу закрадывается сомнение: а вдруг там немцы? Перемахнув через поблекший от дождей и времени плетень, я вместе с ребятами осторожно пробираюсь к домику. Окружили его с разных сторон. Прислушались. Было тихо, только холодный ветер по-прежнему свистел в ветвях сада, посреди которого, недалеко от крыльца, стоял деревянный столик. Он был таким неожиданным - мирным и добрым на войне, что я, честно говоря, смотрел именно на столик, а не на дом. Зато лейтенант Донской следил за крыльцом. Он махнул рукой, и мы подползли еще ближе к домику. На крыльце появилась женщина. Немного постояв, она вышла в сад. Наверное, она ждала нас.
Лейтенант тихо окликнул ее и назвал пароль. Женщина, сняв с себя головной платок, ответила. Мы тихо вошли в дом, оставив двоих разведчиков во дворе.
Донской начал расспрашивать женщину о гитлеровцах: сколько их, где стоят, где штаб, как связаться с партизанами. Хозяйка подробно рассказывала.
- А наши хлопцы, партизаны, - с гордостью блеснула она карими глазами, - на днях разгромили фашистский обоз.
Хозяйка сообщила, что ее муж - партизан, придет домой вечером. Рассказывая, она хлопотала по хозяйству, легко и быстро двигаясь по своему небольшому, но уютному домику.
Всем нам хотелось поговорить с этой простой, с ласковым, словно поющим голосом, женщиной. Глядя на кее, ребята невольно вспоминали своих матерей, их нежность и заботливость, и от сердца отступали все тягости войны.
- Ешьте, милые, ешьте, сынки, - слышался ее певучий голос. - Я вам еще молочка принесу.
Лейтенант первым встал из-за стола. Обдумывая сведения, полученные от хозяйки, он ходил по комнате. Потом, потушив папиросу, сказал:
- На хутор Коммуна пойдут Яковлев и Пипчук. Оба переоденьтесь в гражданское.
Слова командира снова вернули нас на войну и словно заново мобилизовали. Хозяйка достала одежду, и мы переоделись. Мне досталась высокая шапка, и когда я глянул в зеркало, то увидел в нем чужого человека, очень похожего на донского казака: скуластого и загорелого, с темным чубом. Почему-то стало по-мальчишески весело и легко.
Через пятнадцать минут мы с Яковлевым и мальчиком-проводником (мы сразу прозвали его Кочубеем), лет двенадцати, шли полем к хутору. Чтобы не вызвать подозрения, мы тащили салазки, на которых было навалено всякое тряпье: дескать, пришли менять на продукты.
С пистолетами за пазухой и гранатами в карманах мы пошли по хутору, заполненному гитлеровскими вояками, орудиями, и сразу заметили штаб. От нас требовалась большая выдержка и спокойствие. К счастью, нас никто не остановил. Гитлеровцам, по-видимому, не было дела до «оборванных попрошаек» с грязными (заранее измазанными) лицами. А я, давно забыв, что похож на лихого казака, иногда радовался, что народился небольшого росточка, да еще и с мальчишеским лицом. С опаской посмотрел на Яковлева, но и он вполне мог сойти за старшего братишку нашего проводника. И тут мне стало понятно, почему лейтенант Донской послал в занятый немцами хутор именно нас.
В село вернулись в полдень. Лейтенанта Донского и разведчиков в хате не было.
Хозяйка обрадовалась нашему благополучному возвращению, тихо сказала:
- Начальник приказал вам ожидать. - И передала записку командира.
Вернулся Донской к вечеру. Часа через два явился и муж хозяйки. Партизан оказался плотным высоким мужчиной, с вьющимися седеющими волосами. Долго беседовал с ним лейтенант Донской, что-то записывал в блокнот своим, только одному ему известным шифром.
- Не дам покоя гадам ни днем, ни ночью, - закончил партизан. - Тошно им стало. Прыгают, как рыба на горячей сковородке.